— Она на самом деле ваша биологическая мать?
Я сдержалась.
— Вы предлагали сексуальные услуги мужчинам в Китае, как ваша подруга Х?
У меня сжалось горло.
До того, как нас разделили, мы с мамой решили молчать про младшего брата. Ее эта тема очень смущала. Но на второй день допрашивающий застал меня врасплох: он утверждал, что знает все о моем брате. Моя мать, должно быть, проговорилась где-то. Оказавшись в тупике, я, в свою очередь, рассказала все.
Поразмыслив, я поняла, что это признание не имело катастрофического значения для нашего дела. Наша ситуация оказалась бы более компрометирующей, если бы мы, например, были членами Трудовой партии. Нас тогда подозревали бы в том, что мы шпионы, высланные правительством собирать информацию в Сеул и притворившиеся беженцами.
Еще одна тревога меня терзала и мешала спать: Кымсун. После отъезда из Китая мы никак не могли подать весточку сестре, оставшейся в Шанхае. Мы же ей сказали, что через 40 дней будем в Сеуле, как обещал проводник, и позвоним ей на мобильный телефон, когда приедем. Но прошло уже больше четырех месяцев, мы были то в пути, то в заключении, и никто не давал нам возможности позвонить. Мы пытались в Монголии, но напрасно. Кымсун, должно быть, умерла от беспокойства! Итак, с первого допроса я упрашивала серьезных людей передо мной разрешить один раз позвонить в Китай. Но агенты разведки были непреклонны: я не имела права ни на какие контакты с внешним миром в течение периода допросов. Я была в отчаянии, я настаивала, умоляла их по крайней мере позвонить Кымсун от моего имени и успокоить ее, сказать, что мы живы. Напрасно. В конце концов, измучившись наблюдать, как я выпрашиваю это разрешение, они мне позволили сделать короткий звонок. Три минуты и ни секундой больше.
Держа в руках телефонную трубку и набирая номер, я дрожала. На том конце раздались телефонные гудки, я затаила дыхание. Несмотря на помехи, я узнала голос Кымсун.
— Старшая сестра! Это ты? Это Ынсун. Мы живы, я в Сеуле с мамой…
Здесь я сломалась. Дожидаясь ответа, я не могла сдержать слез и всхлипывала от радости, сжимая телефонную трубку. Как всегда, Кымсун оказалась сильнее. Я слышала по голосу, что она сохранила спокойствие. Она сильная, Кымсун. Я задыхалась, стремилась как можно быстрее закончить разговор, видя, как под взглядами офицеров утекают секунды. Быстро, надо передать ей самое важное.
— Я не могу долго говорить с тобой сейчас, меня допрашивают представители властей, но успокойся, все хорошо. У мамы тоже все хорошо. Когда выйдем отсюда, позвоним тебе и расскажем.
Когда я закончила разговор, мое тело казалось легче перышка. Какое облегчение! Я была заперта в камере с людьми, которые меня допрашивали, но теперь это меня не беспокоило. Я только что избавилась от огромной тревоги.
Бесконечные педантичные вопросы продолжались, но в целом мой допрос прошел хорошо: потом я узнала, что некоторым пришлось пройти через детектор лжи.
После недели допросов на три дня все приостановилось на время праздника в стране. Я свернулась клубочком в своей комнате. Потом ритуал возобновился. Все это казалось мне надоевшим, нескончаемым, изнурительным. Надо нам было так рисковать жизнью и вынести столько страданий, если бы мы были шпионками? Моя гордость была ранена. Я не выношу, когда подвергают сомнению мои добрые намерения.
* * *
Однажды все-таки допросы прекратились, я вернулась в общую спальню и встретилась с мамой! Мы наконец-то могли поговорить! Я постепенно осознала, что прошла последнюю проверку. Настроение улучшилось. Тем более что у нас было право выходить на улицу. Нас водили на пикник на вершине самого высокого небоскреба в Корее Юксам Билдинг. Это башня из светло-розового стекла, отражающего солнечные лучи. Сверху открывается великолепный вид на реку у подножия и горы вдали. Мы все еще были окружены полицией. Нас сопровождали и в торговый центр, чтобы купить одежду. За нас платят сотрудники полиции, но у них совершенно нет вкуса! Нам же хуже: придется носить то, что для нас выберут. Нам дали крышу над головой — в каком-то смысле — накормили и одели; у нас не было права жаловаться.
К концу месяца мне объявили, что теперь нас переведут в специальный центр, где обучают правилам жизни в Южной Корее. Все беженцы с Севера должны пройти через этот закрытый центр под названием Ханавон, где в течение десяти недель проводят курс обучения капитализму. Жизнь в этом месте, отрезанном от остального мира, показалась мне такой же утомительной, как и время допросов. Я вновь оказалась взаперти, и часто с людьми грубыми, малообразованными. В комнатах то и дело случались ссоры. В течение дня мы проходили теоретический курс, где объясняли основы истории Кореи, капиталистической системы и функционирования южнокорейского общества. Все это абстрактно и скучно. Время от времени мы имели право выйти наружу для «практической работы». Например, это посещение почтового отделения, где нам показывают, как отправлять посылки. Потом нас отвели в банк и объяснили, как работает банкомат. Я была зачарована и совершенно потеряна. Я ничего не понимала в объяснениях, я из другого мира и понятия не имею о финансовых потоках, о которых мне пытаются рассказать.
Чтобы ликвидировать недостаток образования, я выбрала занятия с подростками. Они проходили раньше, чем у взрослых, по средам и четвергам. После Ындока я впервые вернулась в школу. Это был шок. Я заново учила математику, литературу, историю после девятилетнего перерыва. Учила основы английского языка.
В Ханавоне я впервые печатала по-корейски на клавиатуре компьютера. В Китае один или два раза я была в интернет-кафе, но, поскольку ничего не знала об информатике, мне это никак не помогло. Здесь мне объясняли… Я была поражена, когда узнала, что Южная Корея — одна из самых передовых стран в технологическом плане. Но как же тяжело далось возвращение к учебе! Я не помню, чтобы когда-нибудь школа требовала столько усилий. Я все забыла. И я, отличница из Ындока, сомневалась в своих способностях среди подростков, схватывавших знания быстрее меня.
К счастью, время шло и приближался момент нашего освобождения. Однажды нам объявили, что мы будем фотографироваться на идентификационную карту. Я была очень взволнована. Великий момент! Мне казалось, что я, наконец, по-настоящему стану гражданкой. Утром мы с мамой старались навести красоту подручными средствами. Я нашла немного косметики и изо всех сил старалась быть красивой. Эта фотография так важна для меня! Я вспомнила, как однажды мы с папой фотографировались в маленьком фотоателье в Ындоке. Это было так давно, в другой жизни…
Когда сработала вспышка фотоаппарата, я изо всех сил сосредоточилась на том, чтобы выглядеть красиво. Но я была разочарована, когда увидела результат. На фото я выглядела не так хорошо, как мне бы хотелось. Я наивно думала, что фотографию могут улучшить, но быстро поняла: делать им больше нечего! Но эта фотография, даже если она мне и не нравилась, — важный этап. Она означала, что мы на стадии получения документов, удостоверяющих личность. И самое главное, это говорит о том, что скоро мы будем снаружи, на свободе, как настоящие гражданки Южной Кореи. По крайней мере, я на это надеялась. Каждую неделю группа из семи или восьми «перебежчиков» уезжает на свободу из Ханавона. Теперь мы могли считать дни до отъезда. Наша очередь приближалась.
