В этом месте я попросил охранников развязать меня, чтобы я не повредил свои ступни о камни.
— Нет, — грубо сказал сержант. — Двигайтесь вперед и поднимайте ноги.
— Вы забыли, сержант, — ответил я, — что мои ноги связаны под брюхом лошади, и я никак не могу поднять их.
— Давай, давай, — скомандовал он, — иначе тебе не поздоровится.
— Тогда позвольте мне объехать скалу, — попросил я, — тогда мне удастся сохранить свои ноги.
Тогда, развернувшись в седле и взяв револьвер, он сказал:
— Послушайте, сэр, либо вы едете вперед, либо я застрелю вас.
Видя, что разубедить его невозможно, я направился к узкому проходу, хотя и знал, что пострадаю от этого. Я спросил одного из охранников:
— Вы развяжете мне ноги, чтобы я мог пройти это место?
— Нет, — грязно выругавшись, ответил он, — приказ полковника Стернса — держать вас связанным до самого Бриджпорта. Он сказал что вы — очень тяжелый случай, и если вы не пойдете добровольно, он приказал нам пристрелить вас, так что лучше уж вам пройти через этот проход.
Моя правая нога уперлась в лежавший поперек тропы камень, а левая — в скалу, и в течение всего времени, когда лошадь делала эти три шага, весь вес ее передней части тела покоился на моих связанных под ее брюхом лодыжках. Больно было очень, но, как истинный индеец, я даже не пикнул. Конь, трижды опираясь на задние ноги, шагнул вперед — а мою ногу жестоко при этом терло о скалу — в конце концов, он вышел из прохода, и его передние ноги вновь ступили на тропу. Мятежникам, похоже, вид моих страданий доставил большое удовольствие, но в целом, они довольно сносно ко мне относились.
Тем не менее, иногда случалось и нечто забавное. Не все было так трагично, я очень радовался любому комичному происшествию. Одно из них стоит упоминания. Когда меня перевозили из тюрьмы Чаттануги в Ноксвилль, около часа, в ожидании поезда, я провел на вокзале, и, совершенно естественно, что прогуливающиеся граждане задавали мне много вопросов, и мои ответы доставляли им истинное удовлетворение. Двое молодых офицеров и адвокат в разговоре со мной попытались опровергнуть мои доводы, высмеивая меня и весьма грубо отзываясь о янки. Я сразу же прекратил диалог, заявив им, что я ошибся, относясь к ним как к джентльменам. Они сразу же, чрезвычайно недовольные и возмущенные, скрылись в толпе, и я забыл о них, но тут появился полковник Бибб — командир патруля, или прово — думаю, прово — и крикнул:
— Где этот янки? Где командир конвоя?
— Вот я, — сказал сержант.
— Сержант, — сказал полковник, — если вы позволите и дальше этому человеку разговаривать с людьми, я закую вас в кандалы, сэр.
А затем, яростно жестикулируя, он проорал мне:
— А на вас, мистер янки, если я услышу от вас хоть одно слово, я надену сразу две пары!
— Извините, сэр, — ответствовал я, — но здесь вас, кроме вас самого, никто не боится.
Он тут же круто повернулся и, дрожа от ярости, покинул вокзал, а я каждую минуту ожидал, что вот-вот принесут кандалы, но вскоре прибыл поезд, и меня ввели в вагон.
По прибытии в лагерь Ледбеттера, меня, под охраной восьми человек, поместили в палатке полковника Стернса, поскольку в тот момент он отсутствовал. Ко мне подошел командир батальона — он сказал мне, что генерал Ледбеттер подарит мне свободу, офицерский чин, а еще сделает командиром роты новобранцев, если я откажусь от своих взглядов и присягну на верность Южной Конфедерации. Я отказался, заявив ему, что я скорее предпочту быть рядовым армии Союза, чем бригадным генералом их армии.
Он ушел и более с подобным предложением ко мне не обращался.
На следующее утро меня отвели к прово и поместили в охраняемую палатку к двоим другим — «не солдатам». «Джонни» толпами ходили посмотреть на меня, иногда даже просто заходили в палатку, не обращая никакого внимания на часового — совершенно наплевав и на приказ, и на дисциплину. Лейтенант — командир караула — красивый и элегантный молодой человек — видя, что от них нет никакого вреда, пришел и самым дружеским образом присел рядом со мной на мою постель, и мы очень непринужденно болтали до тех пор, пока в палатку не пришел адъютант-индеец. Он превозносил доблесть южан и злобно ругал янки, утверждая, что последние никогда перед их штыками не устоят.
«Вы лжец, сэр!» — крикнул я. И он, и я одновременно вскочили на ноги — он потянулся за револьвером, а я приготовился своим кулаком сбить его с ног. Но вмешался лейтенант — он одной рукой взял адъютанта за шиворот, другой — за его штаны и просто вышвырнул его из палатки, а затем, все в той же любезной манере продолжил нашу беседу.
В присутствии лейтенанта люди спросили меня, как добраться до наших позиций, и я ответил им, а потом он сообщил мне, что, если бы я вместе с ним оказался за линией пикетов, он освободил бы меня и сам пошел бы со мной. Уже шепотом он добавил: «Держу пари, что не менее 50-ти наших людей сегодня же покинут лагерь и отправятся к вашим».
Майор батальона Стернса сказал мне, для моей поимки и уничтожения в Стивенсон отрядили 10 человек, но почти сразу же после отбытия, они испугались и спешно вернулись назад. В тот день я застрелил одного мятежника, но был ли он одним из этого десятка, я не знаю. Он бежал, и отказался остановиться, когда я приказал ему, и я застрелил его бегущим — он высоко подпрыгнул и рухнул ничком — а потом я сказал некоторым из местных, где он лежит.
Уже после того, как полковник Бибб так жестко отчитал сержанта, в здание вокзала Чаттануги, вошел очень плотного сложения человек — с открытым и приятным лицом. Он был одет в простого покроя, сшитого из синего цвета домотканой ткани мундир, на котором не было ничего, что могло бы понять, насколько высоким военным чином он обладает. Словно ища кого-то, он молча прошел мимо охранника, а потом вдруг повернулся ко мне и сказал: «О! Это вы тот самый янки, не так ли?» Он подошел прямо ко мне и дружески пожал мне руку.
Сержант — командир конвоя — не сказав ни слова, побежал к нему, схватил его за руки, резко рванул их вниз, потом так толкнул его, что тот перелетел железнодорожную колею. И пока этот человек не приземлился по ту сторону рельсов, сержант даже с места не сдвинулся. А потом незнакомец покинул вокзал — так же тихо, как и появился в нем — не сказав ни слова. Стоявший на платформе офицер спросил сержанта:
— Вы знаете, кто этот человек?
— Нет, не знаю, — угрюмо ответил тот.
— Это генерал-майор Ледбеттер, — сказал офицер.
Сержант на секунду опустил голову, но потом решительно выпрямился и сказал:
— Плевать, ни за чьи промахи я отвечать не хочу.
