— И вы его видели? — спросил я.
— Нет, я не видела его, я доила корову, когда они уходили, но девушки видели его, они говорили, что он сущий дикарь.
— Звучит страшновато, — заметил я.
— Да, девушки говорили, выглядел он как настоящий негодяй.
— И что же он такого сделал? — поинтересовался я, потому что я до сих пор прекрасно помнил, как это было, и парочку веселых стоявших на пороге девушек, которых очень забавляло мое бедственное состояние и которые весело смеялись, когда меня привязывали к лошади.
— О, девушки сказали, что он убивал наших людей — так, по крайней мере, говорили о нем — и еще девушки сказали, что будь они на месте наших мужчин, они бы и не прикоснулись к нему, ведь он был таким же черным, как негр.
— А разве янки узнали, что это Терри захватил его?
— О, да, да, они прислали сюда много своих людей и те забрали у старика почти все, что у него было.
— И что же наши люди сделали с этим янки? — спросил я.
— Мы слышали, — продолжала болтливая старуха, — что наши люди отвезли его в Чаттанугу и повесили, а потом мы узнали, что он убежал от наших людей, а потом Терри слышал, что он доставил много хлопот, а потерявшие его след солдаты янки говорили, что наши люди не смогут его удержать, и если он когда-нибудь вернется, он запросто убьет Терри сразу же, как только снова увидит его.
— Что ж, я считаю, что старик действительно желал бы не иметь никакого отношения к этому делу, — сказал я.
— О, конечно, да, потому что янки хотели расстрелять его, они забрали всех его коров и лошадей, и кроме того, он опасался, что этот мясник снова вернется.
— Далеко отсюда дом Терри? — спросил я.
— Около двух с половиной миль, — ответила она, и, не переводя дыхание добавила:
— Да, было бы очень плохо, если бы его убили и о его бедных маленьких детях некому было бы позаботиться.
— А вы помните, как звали того янки? — спросил я.
— Я слышала его, солдат, слышала, но забыла. Девочки, Вирджиния, кто-нибудь из вас помнит, как звали того янки, которого схватили в доме твоего дяди Терри прошлой весной, год назад?
На пороге гостиной появилась Вирджиния, и как только она видела меня, она сразу же испуганно попятилась и отступила к самому темному уголку кухни.
— Эй, почему ты молчишь? — спросила старуха, — Вирджиния, ты слышишь меня?
Решив слегка посмеяться над старухой, я — весьма торжественно — произнес:
— Мадам, я — тот самый человек.
— Господи, помилуй! — воскликнула она и, опустившись на стул, горько заплакала.
— Не волнуйтесь, мадам, — сказал я, — я не причиню вреда никому из вас. Передайте Терри, что ему не нужно опасаться меня, несмотря на то, что по его вине я шесть долгих месяцев просидел в тюрьме и едва не расстался с жизнью. Скажите ему, что я пощажу его ради детей, а не потому, что не считаю, что он заслуживает наказания. Скажите ему, чтобы он сидел дома и заботился о своих детях, а я позабочусь, чтобы федеральные солдаты не трогали его.
И тотчас появились юные леди — чтобы успокоить переполненную чувствами свою взволнованную мать, а я с подчеркнутой вежливостью поклонился им и сказал:
— Леди, желаю вам всего хорошего.
Выяснив, что у Литтл-Кун стоял довольно большой отряд кавалерии мятежников, я решил подняться на вершины Камберленд-Маунтинс и идти так до тех пор, пока не обойду его, и поэтому я изменил свой маршрут.
Будучи уже совсем недалеко от Коуэн-Стэйшн, я спускался вниз по длинному, узкому и очень извилистому ущелью, и тут услышал такой звук, словно множество людей одновременно рубят деревья. Наших в этих местах не было, отсюда я сделал вывод, что поскольку для рубки леса такое количество топоров могут предоставить только местные жители, значит это — наверняка готовящий какую-нибудь «гадость» неприятель. Я вышел на вершину хребта и шел вдоль него, пока не подошел к далеко выступающему отрогу горы, немного прошел по нему, и теперь, рискуя быть замеченным, стоял на самом его краю. Внизу, у подножия, я видел кавалерийский отряд — местное ополчение, как я и предполагал, — и около 50-ти негров, укладывающих срубленные деревья поперек дороги, тем самым фактически перекрывая ущелье в том месте, которое нельзя было увидеть из-за вклинивающегося в него этого небольшого отрога. Не обязательно быть солдатом, чтобы понять, что это значит. Они готовили западню, либо для нашей кавалерии, либо для какого-то другого подразделения, которое по их сведениям должно было здесь пройти. Очень правильно выбранное место, и здесь у любого подразделения могли бы возникнуть серьезные проблемы, поскольку всего лишь несколько засевших по обеим сторонам отрога стрелков смогли бы справиться даже с очень большой группой войск. Присутствовало около 20-ти ополченцев, а 50 негров работали. «Джонни» расхаживали среди работников и всячески подгоняли их, а у дальнего конца склона стояли часовые — 3 человека, но я находился чуть дальше. Оценив ситуацию, я понял, что я в полной безопасности, так как склоны были почти отвесны, и я мог пристрелить любого из белых прежде, чем он смог бы приблизиться ко мне, а негров я вовсе не опасался. Они, между тем, свалили не очень много деревьев, и я решил, что мне стоит слегка подпортить им дело. Заняв хорошую позицию — за огромным скалистым утесом, — я выбрал самого заметного из них — крепкого и высокого парня в рубашке с длинными рукавами, разъезжавшим среди негров на своей лошади, с хлыстом руке. Лошадь была небольшая, светло-серой масти и мишенью он был великолепной. Он находился примерно в четырехстах ярдах ниже меня, и, зная, что выстрел мой наверняка будет удачным, в тот момент, когда он находился прямо передо мной, я выстрелил прямо в круп его лошади. Порыв ветра мгновенно рассеял дымок от моего выстрела, и я увидел его результат. В человека я не попал, зато лошадь встала на дыбы в таком невероятном прыжке, что он вылетел из седла и так жестоко ударился об острые камни, что, возможно, очень сильно поранился. Кое-кто из подбежавших к нему негров помог ему подняться, а другие белые тем временем поймали и привели назад его лошадь, из раны в ее правом бедре текла кровь. Поднялась суматоха. Солдаты метались во все стороны, а негры побросали топоры. Тот из белых, кто был ближе всех ко мне, крикнул:
— Кто это стреляет?
Но в ответ он получил только эхо своего собственного голоса, но твердо вознамерившись узнать, кто это сделал, он встал в стременах и еще раз громко закричал:
— Я спрашиваю, кто стрелял?
Но ответа он все равно не получил.
Я же к тому моменту уже перезарядил свое ружье, прицелился в него и выстрелил — «бах!», «бах!», «бах!» разнеслось по холмам, и, не дожидаясь его результата, я вскочил на скалу — прямо перед их изумленными глазами — и приказал своему воображаемому товарищу «возвращаться и приказать полку ускорить шаг». Потом я снова пальнул по ним, одновременно скомандовав стрелкам спуститься с противоположного склона и вплотную подойти к мятежникам, сопровождая свою речь широким взмахом руки, словно указывая прямо на моих воображаемых товарищей. Затем я выстрелил в третий раз и громко поднял моих ребят громовым «Ура, парни, мы окружаем их!» — и охваченные безумной паникой «джонни» обратились в бегство, едва успев помочь своему товарищу сесть на его раненого и почти неуправляемого коня. Верховые во весь дух скакали вдоль ущелья, негры бежали за ними, а я повернул назад, спустился вниз по противоположному склону и, держась ближе к вершине хребта, продолжал свой путь — и в тот день, и ночью, и на следующий день до девяти часов утра — но вдруг позади себя я услышал стук лошадиных копыт. Я спрятался за деревом, прислушался, и обнаружил, что всадников было несколько.
