– Когда смотришь на этих детей и их поведение, все это может казаться таким непонятным, – говорила она. – Но на каком-то уровне то, что мы видим – всего лишь сложная последовательность химических реакций. Выработка протеина или активация нейрона. А что в этом самое потрясающее, так это то, что такие вещи поддаются лечению – как только опускаешься на уровень молекул, осознаешь, где именно кроется исцеление. Именно там и обнаруживается решение.
Исследователи выяснили, что 84 процента детей имеют на своем счету серьезные детские травмы.
Берк-Харрис поведала мне историю об одном из своих пациентов, о подростке, который, как и многие другие, жил в неблагополучной семье, обеспечившей ему необыкновенно высокий уровень ACE. Берк-Харрис руководила своей клиникой достаточно долго, чтобы наблюдать этого паренька в процессе роста.
Когда он впервые пришел в клинику, ему было 10 лет – несчастный ребенок в несчастной семье, совсем еще маленький мальчик, который получил некоторое количество ударов от жизни, но у которого, казалось, еще сохранялись шансы избежать мрачной судьбы. Но теперь этому мальчику было 14, он превратился в гневливого черного подростка, приближающегося к 180 см роста, который постоянно околачивался на улицах, ввязываясь в неприятности – будущий хулиган, если не преступник.
Реальность такова, что большинство из нас склонны ощущать симпатию и понимание только по отношению к десятилетнему – ведь он в конце концов еще мальчик и явная жертва обстоятельств. Но по отношению к четырнадцатилетнему – не говоря уже о восемнадцатилетнем, которым он скоро станет, – наши чувства обычно оказываются более мрачными: это гнев и страх, как минимум – безнадежность.
Преимущество Берк-Харрис заключалось в том, что она была врачом и наблюдала парня в течение долгого времени. Она понимала: тот десятилетний и этот четырнадцатилетний были одним и тем же ребенком, реагирующим на одни и те же средовые воздействия, сбитым с толку одними и теми же мощными нейрохимическими процессами.
Общаясь с ребятами из YAP, я часто обнаруживал, что меня терзает вопрос вины и обвинения: в какой момент невинный мальчик становится обвиняемым мужчиной?
У меня не вызывало возражений представление о том, что угон машины с отягчающими обстоятельствами – это воистину дурной поступок, и люди, которые на него идут, пусть даже это чувствительные, вдумчивые парни, подобные Машу, должны нести ответственность. Но я также понимал точку зрения Стива Гейтса: эти молодые люди пойманы в ловушку ужасной системой, которая воздействовала на их решения такими способами, которым они практически не могли противостоять.
Гейтс определял эту систему в основном в социальных и экономических терминах; Берк-Харрис рассматривала ее с нейрохимической стороны. Но чем больше времени я проводил в Роузленде, тем больше мне казалось, что эти две точки зрения сливаются в одну.
9. «Вылизывание и уход»
Бóльшая часть новой информации о детстве и бедности, раскрытой психологами и неврологами, может обескуражить любого, кто пытается улучшить перспективы детей из неблагополучных семей. Мы теперь знаем, что детские стрессы могут буквально запечатлеться в организме ребенка и всю оставшуюся жизнь причинять ему вред. Но в этих открытиях есть и кое-какие позитивные новости.
Оказывается, существует очень эффективное противоядие к вредоносным последствиям детского стресса, и находится оно не в руках фармацевтических компаний или деятелей образования, а в распоряжении родителей.
Родители и другие люди, заботящиеся о детях, способны сформировать близкие, поддерживающие отношения со своими детьми, развить в них устойчивость, которая защитит их от многих ужасных последствий суровой обстановки раннего детства. Эта идея может показаться несколько напыщенной и сентиментальной, но корни ее уходят в холодную и беспристрастную науку. Результат хорошего воспитания бывает не только эмоциональный или психологический, говорят неврологи: этот результат – биохимический.
Исследователем, который сделал больше всех, чтобы расширить наше понимание взаимоотношений между воспитанием и стрессом, является невролог из университета Макгилла по имени Майкл Мини. Как и многие его коллеги, Мини проводит значительную часть своих исследований на крысах, поскольку у крыс и людей схожая архитектура мозга.
В лаборатории Мини постоянно живут сотни крыс. Они обитают в плексигласовых клетках, и обычно в каждой клетке содержится мама-крыса, которую называют маткой, и небольшой выводок маленьких крысят. Ученые, работающие в лабораториях с крысами, постоянно берут на руки маленьких крысят, чтобы осмотреть их или взвесить.
Однажды, лет 10 назад, исследователи из лаборатории Мини заметили одну любопытную вещь: когда они водворяют крысят обратно в клетку после того, как подержали их в руках, некоторые матки спешат к своим детенышам и по несколько минут вылизывают и обихаживают их. А другие попросту игнорируют детенышей.
Когда исследователи изучали крысят, они обнаружили, что такая, казалось бы, повседневная мелочь – взятие зверьков в руки – оказывает явный физиологический эффект. Когда лаборант берет крысенка, тот испытывает тревогу, и в его кровь попадает целое море стрессовых гормонов. А когда матка начинает вылизывать и обихаживать детеныша, она противодействует этой тревожности и снижает содержание гормонов стресса в его крови.
Детские стрессы могут буквально запечатлеться в организме ребенка и всю оставшуюся жизнь причинять ему вред. Но этому есть и противоядие.
Мини и его подчиненных это заинтриговало, и они пожелали узнать побольше о том, как вылизывание и уход влияют на крысят. Поэтому они продолжили наблюдение за крысами, проводя с ними дни и ночи, практически прижавшись лицом к плексигласовым стенкам, и после многих недель внимательного наблюдения сделали еще одно, дополнительное открытие: у каждой крысы-матки есть свой собственный рисунок вылизывания и ухода, даже если их детенышей вообще не берут на руки.
Команда Мини предприняла новый эксперимент с новым набором маток, пытаясь перевести эти паттерны в числовое значение. На этот раз они не брали крысят на руки. Они только вели пристальное наблюдение за каждой клеткой, по одному часу подряд, восемь раз в день, в течение первых десяти дней жизни крысят.
Исследователи подсчитывали каждый случай, когда мать вылизывала и обихаживала своих детей. И через десять дней они разделили маток на две категории: те, которые часто и помногу вылизывали и обихаживали своих детенышей (им был присвоен высокий индекс ВУ – «вылизывания и ухода»), и те, которые занимались этим изредка и небрежно (им был присвоен низкий индекс ВУ).
Исследователи решили узнать, каковы долгосрочные результаты таких вариаций родительского поведения. Поэтому когда крысятам было 22 дня от роду, их отняли от маток и разместили в клетках с ровесниками того же пола на весь остаток их «отрочества». Когда крысы стали полностью взрослыми (примерно в возрасте 100 дней), команда Мини провела с ними серию тестов, сравнивая отпрысков маток с высоким ВУ с теми, кто в нежном возрасте недополучил вылизывания и ухода.
