Когда Эллингтон появился на свет, я, как и большинство обеспокоенных родителей, находился под влиянием когнитивной гипотезы, боясь, что он не сможет преуспеть в жизни, если только я не стану приносить развивающие карточки и компакт-диски с музыкой Моцарта прямо в родильную палату, а потом не буду постоянно бомбардировать его знаниями, пока он не пройдет идеально свой вступительный тест в детский сад.
Но исследователи мозга, чьи работы я начал читать, указали мне иное направление. Да, говорили они, эти первые несколько лет критически важны для развития детского мозга. Но наиболее значимыми навыками, которые ребенок приобретает в эти годы, являются отнюдь не те, которые можно преподать с помощью дидактических карточек.
И дело вовсе не в том, что мне внезапно стало все равно, научится ли Эллингтон читать, писать, складывать и вычитать. Но я пришел к убежденности в том, что эти конкретные навыки придут к нему, рано или поздно, что бы я ни делал, просто потому, что он будет расти, окруженный книгами и имея двух родителей, которые любят читать и прекрасно ладят с числами. В чем я был меньше уверен – так в это в навыках, имеющих отношение к характеру.
Да, это немного смешно – пользоваться словом «характер», когда говоришь о едва научившемся ходить несмышленыше. И все же развитие характера зависит от самых разноплановых таинственных взаимодействий с культурой, семьей, генами, свободной волей и судьбой.
Но для меня самым глубоким открытием, которое сделало новое поколение неврологов, является мощная связь между химией младенческого мозга и взрослой психологией. Ученые обнаружили, что глубоко под поверхностью благородных, сложных человеческих качеств, которые мы зовем характером, происходят примитивные, механические взаимодействия конкретных химических веществ в мозгу и телах развивающихся младенцев.
Определенно, химия не является судьбой. Но эти ученые продемонстрировали, что наиболее надежный способ воспитать взрослого, который будет храбрым, любознательным, добрым и честным – это позаботиться о том, чтобы, когда он еще является младенцем, его гипоталамо-гипофизарно-надпочечниковая ось функционировала нормально.
И как же это сделать? Никакой магии тут нет. Прежде всего, насколько возможно, защищайте малыша от серьезных травм и хронических стрессов; далее, и это еще важнее, обеспечивайте ему безопасные, поддерживающие взаимоотношения по меньшей мере с одним родителем, а в идеале – с двумя. Это еще не весь секрет успеха, но очень, очень большая его часть.
Защищайте малыша от стрессов и серьезных травм, обеспечьте ему безопасные, поддерживающие взаимоотношения по меньшей мере с одним родителем – и вы с очень большой вероятностью воспитаете храброго, любознательного, доброго и честного человека.
Когда Эллингтон был младенцем, исследованием, которое повлияло на меня сильнее всего, стало исследование Майкла Мини. Я немножко стесняюсь в этом признаваться, но когда я играл с малышом Эллингтоном, я часто думал о маленьких крысятах. На самом деле я провел немало времени, размышляя, что это может значить – быть человеческим родителем, который очень ответственно осуществляет те самые «вылизывание и уход».
Те крысиные матки с высоким ВУ, как я понял, не были «родителями-вертолетами». Они не тряслись встревоженно над своими детьми. Они не вылизывали и не обихаживали своих малышей ежечасно и ежеминутно. Они заботились о своих отпрысках чаще всего в одной конкретной ситуации: когда у детенышей был стресс. Было такое ощущение, что крысы пытались научить своих детенышей через повторные действия одному ценному навыку: как справиться со своей возбужденной стрессовой системой и восстановить ее спокойное состояние.
Эквивалентным навыком для человеческих младенцев, как я считаю, является способность успокаиваться после истерики или сильного испуга, и именно этот навык я пытался помочь усвоить Эллингтону. Не поймите меня неправильно: я не вылизывал своего сына. Я даже не особенно за ним ухаживал, если быть честным. Но если и существует человеческий эквивалент такому правильному крысиному поведению, то он включает щедрые порции утешения, объятий, разговоров и успокаивания.
И моя жена Пола, и я сам не жалели ничего из этого для Эллингтона, пока он был маленьким. Я полагаю, то, что мы делали это во время младенчества Эллингтона, окажет значительное влияние на его характер и больше скажется на его будущем счастье и успехе, чем все остальные наши действия.
Однако когда Эллингтон стал старше, я выяснил, как это сделали до меня бесчисленные родители, что ему необходимо нечто большее, чем только любовь и объятия. Ему также необходима была дисциплина, правила, границы; нужно было, чтобы кто-то говорил ему «нет». А больше всего ему были необходимы некоторые небольшие, «детского размера» трудности, возможность падать и подниматься на ноги без посторонней помощи.
Это для меня и Полы было труднее – это не так естественно давалось нам, как объятия и утешения. Я знаю, что это всего лишь начало долгого, трудного пути, который нам предстоит, как и всем родителям, – начало борьбы между нашим побуждением обеспечить своего ребенка всем, защитить его от всякого вреда – и пониманием, что если мы по-настоящему хотим, чтобы он преуспел, то мы должны вначале дать ему потерпеть неудачу. Или, точнее, мы должны помочь ему научиться справляться с неудачами.
Если мы по-настоящему хотим, чтобы наш ребенок преуспел, то мы должны вначале дать ему потерпеть неудачу. Точнее, мы должны помочь ему научиться справляться с неудачами.
Эта идея – важность умения справляться со своими собственными неудачами и учиться на них – красной нитью скрепляет многие главы этой книги.
Именно в этом Элизабет Шпигель, шахматный тренер, была таким хорошим специалистом. Она воспринимала как само собой разумеющееся то, что ее ученики будут не раз терпеть неудачи. С ними сталкивается каждый шахматист. На ее взгляд, главной задачей было не предотвратить эти неудачи; она должна была научить своих подопечных учиться на каждой неудаче, вглядываться в каждую свою неудачу с несгибаемой честностью, точно определять, почему именно они совершили ошибку. Она верила, что если они смогут сделать это, то в следующий раз проявят себя лучше. Точно так же, как проявил себя Стив Джобс, придя в Apple во второй раз.
Когда я разговаривал с учителями и администраторами школы Riverdale, а потом, позднее, со многими родителями, учителями и выпускниками частных школ, которые прочли в Times Magazine статью о характере и хотели поговорить о ней, именно этот вопрос их в основном и беспокоил: что их дети были настолько излишне защищены от трудностей, что не развивали в себе способность преодолевать неудачи и учиться на них.
Собирая материал в Riverdale, я часто чувствовал, что напал на след всепроникающей, пусть пока еще и только нарождающейся тревожности, пронизывающей современную культуру богатых людей. Это ощущение, что что-то пошло не так внутри традиционных каналов целеполагания американской меритократии, что молодые люди выпускаются из самых лучших учебных заведений высшего образования с превосходными характеристиками, с прекрасно отточенными навыками сдачи экзаменов – но не имея многого другого, что позволило бы им проложить свой собственный путь в мире.
