В этот момент радар подал ему сигнал и начал одну за другой выдавать цели.
40
Прошло трое суток этой бешеной гонки сквозь спрессованное пространство.
Ни Ламберт, ни Милош и ни Корн даже не пытались выяснить у капитана, с какой скоростью мчится его посудина. Каждый час пребывания на ней давался пассажирам очень трудно, и скоро они начали понимать, что жизнь в таких условиях может существенно отразиться на их психике.
— Ты знаешь, Ник, — признался Милош уже на вторые сутки путешествия, — думаю, что просидеть двадцать часов на корточках внутри «макета» нам будет куда проще, чем прожить здесь ещё одни сутки.
Разумный Ламберт согласиться с Милошем никак не мог, однако его так и подмывало сказать: «Точно, подохнем мы здесь».
Аппетит у всей троицы заметно ухудшился, хотя в первые несколько часов они радовались разнообразию удивительнейших для флотской кухни, блюд.
На вопрос, откуда здесь такое роскошное меню, капитан Вранглер только развёл руками:
— А что ещё остаётся?
Он не давал пассажирам закиснуть совсем и появлялся в их закутке каждые два часа.
Один раз даже вывел всю троицу на новую экскурсию, однако больше повторять такие прогулки никому не хотелось. Тогда Вранглер стал проводить лекции на месте, разъясняя гостям принципы сверхскоростного перемещения:
— Таким образом, джентльмены, пока не появилась теория об упорядочении процессов излучения с помощью физически устойчивых циклов, ни о каком суперскоростном движении не могло быть и речи. Хочу вам напомнить, что первым, кто сконструировал дисковый стабилизатор, был доктор Леопольд Зонфельд. И благодаря ему процесс достижения скоростей в 2с стал возможен практически.
От долгих, нудных и очень подробных лекций капитана Вранглера у Ника кружилась голова, всплывали воспоминания о далёких днях, проведённых в госпитале в обществе телохранителя и медсёстры, с которой у него была любовь…
Потом, правда, оказалось, что она тоже была его телохранителем, однако Ник тогда был очень слаб и всех подробностей их скоротечного романа уже не помнил.
За ужином, где подавали жареную дичь и отваренных в морской воде омаров, лейтенант Корн отказался есть напрочь. Нику с Милошем пришлось уговаривать его, поскольку еда была единственным, что могло отвлечь их от полудепрессивного созерцания корабельных стен. Эти уговоры не принесли никаких результатов, и тогда Милош пошёл на хитрость.
— В принципе, Ник, — негромко сказал он, обращаясь подчёркнуто к одному только Ламберту. — В принципе, я слышал, что эти парни… ну… «барракуды», они только в воде мастера, а вообще… — тут он понизил голос, — слабачье, я тебе точно говорю…
Сообразительный в нормальной обстановке, здесь лейтенант Корн принял все за чистую монету и начал имитировать бодрость и хороший аппетит.
Он так этим увлёкся, что действительно чувствовал себя намного лучше, пока к ним не явился с очередной лекцией капитан Вранглер.
— В прежние, довекслеровские времена, — без вступления начал он, усаживаясь на свою излюбленную трубу, — люди считали, что перемещение физического объекта со суперскоростными характеристиками невозможно. Если кто не знает, довекслеровскими временами называются тысячелетия тёмного невежества, когда в физической науке пуще всех почитали Эйнштейна.
Потом была теория Альваро Цзе-Дуна, которая позже также нашла своё практическое подтверждение, и лишь спустя почти три века молодой учёный Боб Векслер написал свои девятьсот двадцать шесть уравнений, описывающих многослойную структуру математического объекта, прежде ошибочно названного элементарным…
— Простите, сэр, — борясь с тошнотой, перебил лектора Ник. — А что такое «тысячелетия тёмного невежества»? Кто жил в те времена?
— Ну… — Вранглер почесал седую голову и на мгновение задумался. — Я не считаю себя историком, парень. Я всего лишь работяга, двадцать лет гнул спину в лаборатории и получил за это только общее отупение и степень доктора в разделе «естественные науки». Этого мне показалось мало, и вот я здесь.
Помимо справочников нелинейных нелогических величин я успел прочитать пару книг по истории. И то, что я оттуда вынес, показалось мне странным. Оказалось, что прежде в мире жили только австралопитеки, а потом появились греки и все остальные. И главное — Эйнштейн. Хотя его теория и оказалась ошибочной, её значение для примитивного уровня тогдашней науки было очень велико…
— Отчего мы чувствуем такую слабость, сэр? — задал вопрос бледный Майкл Корн. Период его бодрости закончился, и он снова выглядел больным.
— Нарушение причинно-следственных связей. Вас здесь, в вашем теперешним состоянии, не должно быть вовсе, но вы есть и оттого вынуждены подстраиваться под новые условия.
— Это трудно, — признался Ник, поднимая отяжелевшую голову. — Всё время блевать хочется.
— А нельзя какие-нибудь таблетки принять, сэр? — попросил Милош.
— О чём вы говорите, ребята? — Вранглер снял пилотку, взъерошил волосы и пожал плечами, демонстрируя своё бессилие. — Как с помощью таблеток добавить вам ещё одну переменную? Вы должны её выстрадать, болью поднять свой потенциал…
— Да?! А если мы сдохнем, повышая этот потенциал?! — отчаянно закричал Корн, лицо которого становилось то серым, то зелёным.
— Случается и такое. Однажды я не довёз до Эзопеи четырех диверсантов. Парни изошли желчью и кровавым поносом. Их внутренний демагогический цензор не позволил им расширить своё внимание на ещё одно измерение.
— Ну а… — Ламберт боролся с отвратительными ощущениями изо всех сил. — Ну а положительные стороны от получения этой новой переменной есть? Кроме поноса и тошноты?
— Да не особенно много, — сказал Вранглер после недолгого раздумья. — Все люди после этого начинают казаться тебе сущими болванами. Ты перестаёшь понимать их цели… И наконец, самое неприятное: ты перестаёшь за ужином видеть это чудесное ресторанное меню. Оно превращается в то, чем является на самом деле, — витаминизированным биопластическим наполнителем. В условиях, в которых мы пребываем, структурно устойчивы только сахар, соль и лимонная кислота. Кристаллы, одним словом. А неживые белки, вроде армондских колбасок или сыра «Брион», того, что вам подавали на обед, начинают превращаться в монокристаллические болванки. В камень, одним словом.
— Постойте! Постойте! — закричал вдруг Милош, с трудом поднимаясь на ноги и опираясь при этом на вибрирующую стену. — Так, значит, нам кажется, что мы едим всю эту ресторанную стряпню по двести империалов за порцию, а на самом деле пожираем какую-то однообразную гадость вроде аварийной пены?
— Именно так, — улыбнулся Вранглер.
— Но кто же нас так здорово гипнотизирует? Я ведь со всей определённостью различаю все оттенки этих блюд!
— Никто вас не гипнотизирует. Просто я незначительно меняю для вас реальность, и дело сделано. А все вкусы и запахи берутся из вашей собственной головы.
