Я торопливо доела салат, запивая его божественным компотом из сухофруктов, потом мама вынесла поднос, плотно прикрыв его небольшой льняной скатертью, я натянула на голову траурный чепец, поудобнее устроилась в подушках, попрактиковалась в стонах страшно больной женщины и закрыла глаза.
Так я лежала, и вдруг дверь в мои покои медленно, но неуклонно отворилась. Никто из слуг так не заходит. Так могла бы красться Оливия, если бы замышляла сунуть мне в кровать своего ядовитого геккона. Но моя драгоценная Оливия спит. Следовательно, это чужой. Следо… Ага, помощник следователя, о коем мамочка Сюзанна меня предупреждала. Так-так. Шаги легкие, для мужчины в возрасте неподходящие. Значит, и впрямь парнишка. Парнишка молодой, в красной рубашоночке, хорошенький такой… Ой, опять у меня музыкальный заскок. В последнее время страдала им — вдруг откуда ни возьмись возникали в голове песни совсем нездешние. Иногда на языках, которые мне незнакомы. Вот и сейчас, про эту рубашоночку… Ну, однако ж, парень наглец! Шарится по моим покоям, как у себя дома. Ах, он что, под кровать залез?! Там же у меня… Ну, вы понимаете…
Я застонала — и от злости, что немедленно не могу просверлить наглецу дырку в черепе и изображая жуткую боль и немощь. И тут я услыхала:
— Да, ваша светлость, не позавидуешь вам. Горничная два дня не выносила вашу ночную вазу. Выздоровеете — устройте им показательную порку, а потом увольте без выходного пособия!
Противный у него голосишко. Скворец-переросток плюс отсыревший комод. Все скрипит и хрипит. Далась ему моя ночная ваза! Ну погоди, мерзавец!!!
— О-о-о, — я издала стон, полный мучительной боли. Камень прослезился бы, услыхав такой стон. — О-о-о…
— Какой ужас! — скворец изобразил благородное сочувствие. — Тяжелобольную хозяйку замка оставили совсем без присмотра и без охраны. Да тут не слуги, а негодяи!
— О-о-о-о! — я продолжала стонать, не открывая глаз. Еще и головой в траурном чепце беспомощно помотала по подушке. — Пить!
Подумала — может, уберется из комнаты, гаденыш. Ничего подобного, принялся осматривать мой прикроватный столик.
— Катастрофа! — ревностно взвизгнул он. — Да здесь нет и стакана воды, чтобы подать несчастной госпоже! Слуги явно решили устроить заговор против герцогини! Здесь бунт зреет! Моя госпожа и я прибыли сюда вовремя!
Госпожа? То есть паучиха? Еще краше и веселее! Мало того что торчит на потолке и сеть плетет, так ведь она еще может… и яйца отложить или еще как-нибудь размножиться. Вот беда за бедой на мою лысую голову!
А паучихин прихвостень, кажется, принялся за мой комод?! Ну это ничего, ключи от него только у меня и Сюзанны, и свои я теперь храню под подушкой. И вообще, кто его уполномочивал рыться в моих вещах? Эх, жалко, что я типа больная, а то я уж его бы отполномочила — до старости бы запомнил. И внукам бы заказал связываться с Люцией Монтессори, хотя, полагаю, после моего «внушения» репродуктивные способности наглеца сильно бы понизились!
И тут пришло мое спасение — распахнулась дверь в мою спальню, и незнакомый зычный голос о-очень сильной женщины приглушенно проревел:
— Ты что здесь делаешь, клоп поганый? Ты кто такой, чтоб в покоях ее светлости носом водить? Да я тебя…
Наверное, это та самая прабабушка Полетты. Ой, спасибо. Судя по голосу, в роду у нее были медведицы. Сильные, злобные и о-очень крутые медведицы. А я медведей очень уважаю. Обязательно заведу при замке десятка два.
Я было решила, что наглец просто рассыплется в прах от такого нападения, но ничего подобного.
— А вы кто? — яростно заскрипел он. — Почему ее светлость оставлена без присмотра? Даже стакана с водой нет у постели тяжелобольной дамы! Горшок два дня не выносили! Распустились тут, пока госпожа при смерти! Я вам не клоп, а помощник королевского следователя по особо важным делам! Мне необходима аудиенция у ее светлости! Но сначала…
— Заткнись! — проревела бабушка. — Еще всякий тут обсосок будет меня учить, как за госпожой ухаживать! Матушка, красавица, голубушка моя, это твоя бабка Катарина пришла тебя обиходить-утешить!
И сильные, теплые, ласковые руки приподняли мою голову с подушки, а у губ я ощутила край стакана с мятно пахнущей жидкостью.
Пей голубушка наша, пей, страдалица!
Я отпила (вкусно!!!) и открыла глаза. Мои глаза встретились с глазами «бабки Катарины» — цвета темного-темного янтаря. В глубине этих невероятных глаз просверкнули яркие искорки, и я поняла, что мы будем отлично дружить, и «бабка» не то что меня в обиду не даст, а и за всех дорогих мне людей просто порвет любого супостата.
— Ну вот, напилась, моя милая деточка. Сейчас повязочки будем менять да бельишко освежим, вот оботру тебя, рыбоньку сладкую…
Я на всякий случай простонала и приподняла забинтованную руку, указуя на «клопа». И быстро его оглядела. Да уж, слуховые впечатления только подтвердились. Хлипкий, на вид противно-белобрысый, три прыща на лбу, краснота на щеках (пытается брить несуществующую щетину), глаза липучие и нахальные. Ну дождись, дождись, будет тебе аудиенция!
— Пошел вон, — зарычала бабка Катарина этаким ураганом на «клопа». — Герцогине повязки менять буду, переодевать буду, а уж когда она тебе погляденцию назначит — ее, матушки, дело. Вон, говорю, вон!!!
И ведь вымелся «клоп»-то. Бабка Катарина дверь за ним крепко захлопнула, да еще и на три оборота ключа заперла. Выдвинула возле кровати старинную ширму, словно загораживая нас этой второй линией обороны, и тут мы наконец смогли познакомиться друг с другом без свидетелей.
Бабка Катарина выглядела как женщина-дуб. При этом движения ее были невероятно грациозны, легки и невесомы — когда она этого хотела и когда не было лишних свидетелей. Она ласково улыбнулась мне, подмигнула, я ответила, и на душе у меня словно май в февруарии возник.
— Давай-ка, мать, обихожу тебя, — и моя личная медведица легко вскинула меня на необъятное левое плечо. Пока я там изумленно отвисалась, она ловко перестелила постель, потом аккуратно усадила меня на банкетку, раздела, протерла тело необъятными же влажными салфетками с ароматом голубого пажитника (ох, хорошо! Ох, бодрит!), перебинтовала раны, надела роскошную сорочку, нежную, как взбитые сливки, и сунула меня под одеяло, как сосиску в тесто. Принюхалась:
— Да, горшок и впрямь не меняли. Нахалки.
— Да это ладно, — залилась краской я. — Я сама не хочу, чтоб они тут болтались, мне лишние глаза-уши ни к чему.
— Лишних теперь у тебя не будет, герцогинюшка. — Бабка Катарина принялась водить руками вдоль моего тела. Я пригляделась — от рук ее исходило волновое свечение незнакомого мне спектра. — Это я тебя сканирую да и защиту навожу.
— С-сканируете?!
— Тихо лежи. Теперича я буду твоей личной горничной. Беда пришла в замок. Не с колдовством, а со следователями этими. Хорошо, что внучка моя меня вовремя сюда бельевщицей взяла. Паучиха страшна. Непроста. Не такая, как все эти инсектоиды. Видела я ее. Выродок она.
