Когда жуки ушли, маэстро в обмороке осел мне на руки:
— Я думал, они запретят!
— Ничего, пролетели, улыбнулись и помахали. Картина остается.
Да, картина оставалась, но нам-то надо было возвращаться! И нужны были верные люди в столице, которые бы охраняли картину, и такие люди нашлись.
Не знаю почему, но картина стала знаменем Сопротивления. Говорили, что это спящая Свобода, но она проснется, встретит нас и поведет против врагов.
Сопротивленцы были суровые и надежные люди, и я поняла, что им могу доверить картину со спокойной душой. А когда мы покидали столицу, то видели толпы паломников всех возрастов и сословий — они шли поклониться картине и получить исцеление и утешение.
Когда мы вернулись в замок, его величество дядюшка Уолтер хотел отрубить мне голову. Но Фипс его остановил — кто золото делать будет? Меня ждала впереди сложная работа, я даже толком не поговорила ни с кем в замке, а уезжая, плакала. Не знаю почему. Вроде жизнь не так уж и страшна и я достигла в ней таких высот, что и поверить страшно, а вот поди ж ты… Маттео заметил, что я реву, и молча протянул мне носовой платок. Какой же он замечательный! Маттео, в смысле, а не платок.
Марсий — самый жаркий месяц литанийской весны. Я увидела, что повсюду уже сошел снег и на полях появилась первая зелень. Над ней кружилась невинная мошкара — комарики, поденки, но я испытывала отвращение даже к ним — потому что любой из них может быть шпионом Святой Юстиции, которая, оказывается, планирует свергнуть короля и установить собственную диктатуру инсектоидов. Это сказал мне дядюшка Уолтер. А Фипс рассказал, сколько раз короля пытались ужалить ядовитые насекомые, сколько раз травили ему питье и пищу… В общем, не все так просто в нашем королевстве. Оно действительно на грани нервного срыва, если можно так выразиться.
Я так легко согласилась в буквальном смысле озолотить королевство, потому что это было самое простое, что я пока научилась делать. Спасибо мессеру Софусу, это все его уроки. Кстати, как давно мы не виделись! Наверное, мой покровитель потребовался другим мирам, но я знаю — случись со мной беда, он придет и надает пенделей за то, что не умею сама справляться с ситуацией.
И вот мы на месте, все уже приготовлено, и ждут только меня. В своей палатке я переодеваюсь в теплый костюм, который обыкновенно носят мужчины в пору зимней охоты. Маттео остается снаружи, а Люций и Собака идут со мной.
Охранник откинул брезентовую дверь, и мы пошли по небольшому коридору — деревянный настил и арки, крытые брезентом. Чем ближе подходили к куче, тем сильнее становились ее ароматы — весеннее тепло позволило и куче оттаять.
— Как же ты вынесешь эту вонь? — ахнул Люций.
— Прекрасно вынесем. Вот, смотри, тряпичные маски, пропитанные мятной мазью и камфарным маслом.
Куча была здоровенная. Мы надели маски, я похлопала Люция по плечу, выдохнула и возложила руки на слежавшийся мусор. Закрыла глаза и вошла в переплетение окружавших меня струн. Да, вот уже готовые молекулы, а вот Информационные Начала. Разворот струны, смещение, переплетение. Готово. И снова: разворот струны, смещение, переплетение. Будто я тку гобелен на станке, только вместо нитей — молекулы… Через некоторое время я почувствовала, что все мое тело раздирает невыносимая боль. Оно и понятно — энергию я брала из ближайшей «подчинившейся» мне галактики, эта энергия была колоссальна: представьте, что из огромной бочки через крохотную воронку льют масло во флакон духов. Я была той самой воронкой, и боль, корежившая меня, говорила, что пора отдохнуть.
Я взмахнула руками и упала. Точнее, упала бы, если б не плечо Люция. Он сильный мальчишка, молодец.
Собака немедленно облизала мне лицо. От этого я открыла глаза и посмотрела на дело рук своих.
Вся мусорная куча сверкала чистейшим золотом. Ничего себе. Я рассчитывала в первый раз фунт-другой создать…
— Люций, выходим.
Мы вышли. Возле дежурившего рядом с входом солдата стоял командор охраны.
— На сегодня я закончила. Мне нужно отдохнуть. Возьмите кирку и лично проверьте, получилось ли у меня то, зачем я здесь.
Командор кивнул. Люций дотащил меня до моей палатки, там я рухнула на руки Маттео, а дальше — провал.
Я упала лицом в мокрую траву. К щеке прилип подорожник, пахло аптечной ромашкой. Я восприняла это как данность и потихоньку встала. Я была апогеем боли, но это меня не волновало, словно боль — это тоже лист подорожника, прилипший к щеке.
Я огляделась. Было сумрачно, но я поняла, что нахожусь в саду среди странных низкорослых деревьев, словно подстриженных под гребенку. Подойдя ближе и вглядевшись, я выяснила, что это каменные постаменты с изваянными человеческими бюстами.
— Да, так проходит слава мира, — проговорил ближайший ко мне бюст. — А ведь когда-то меня причисляли к богам.
Я вгляделась в надпись — это был очень древний поэт. И я пошла от монумента к монументу, всматриваясь в лица и надписи, ожидая найти своего почившего мужа.
Он не был монументом. Просто сидел на мокрой траве, закутавшись в плащ, и глаза на его гордом лице были пусты и жалки.
— Герцог Альбино, — прошептала я.
Он поднял на меня глаза.
— Как хорошо, — прошептал он. — Как хорошо, что ты догадалась прийти.
— Что я должна сделать для вас?
— Развей меня по ветру, как глиняную пыль. Я не заслуживаю монумента. Я лгал всю жизнь. Только ты была правдой. Ты нашла меня, чтоб спасти. Для забвения и покоя. Прикоснись ко мне легкой рукою. Отпусти, отпусти, отпусти.
Я так и сделала. И некоторое время смотрела, как великий поэт становится прахом, и прах этот улетает в бурое небо.
— Прощайте! — прошептала я.
— Я тебе дам «прощайте»! — рыкнул какой-то очень знакомый голос. — Ишь, химик-практик, дрын еловый! Я тебе покажу…
— Оливия, уймитесь, вы сами еще слабы.
Оливия?
Я открыла глаза. Надо мной склонялась моя милая подруга, и лицо у нее было таким суровым, что просто жуть. А еще… Еще на груди у меня сидел мессер Софус и смачивал носовой платок в каком-то душистом растворе.
— Оливия, ты проснулась, какое счастье!
— Не то слово. Это счастье тебе сейчас прилетит и в нос, и в ухо! Ой, ну не реви, а то я тоже.
И мы обе победно разревелись. Победно — потому что снова живы и снова вместе!
— Так, объятия оставим на потом, — строго объявил мессер Софус. — Пока примочка.
И мне на лоб лег компресс.
— Оливия, брысь в свою кровать. Тебе тоже компресс, а то глаза какие-то бешеные.
— Они у меня по жизни такие.
— Значит, будем исправлять. У девушки из общества должны быть глаза-небеса, а не два пистолетных дула!
