— Не брошу!
— Но согласись, Маттео, Люци в красивом платье, со стоячим кружевным воротом, с алмазными подвесками выглядит презентабельнее, нежели то, что она нацепила сейчас.
— Хорошо, мессер. Подчиняться вам — честь для меня.
И мы с Маттео пошли в мою гардеробную.
Я уже давно не пользовалась помощью служанок — одеваться мне помогал Маттео. Это было катастрофически нескромно, но разве могла я отказаться от его поцелуев и ласк? А он становился просто сумасшедшим, я тоже теряла разум, и мы уже несколько раз едва не преступили запретную черту… Но сегодня я просто решила, что если мы так любим друг друга, не будет большого греха в том, что мы предадимся любви, еще не будучи супругами.
— Маттео, иди сюда, — втащила я его в гардеробную и заперла дверь.
— Что ты задумала, кроме переодевания?
— Я тебе сейчас покажу.
И я показала. Маттео поначалу крепился и что-то лепетал насчет свадьбы, но благополучно рухнул в мои объятия. Софа, стоявшая в гардеробной, приняла наши кипящие от страсти тела (кстати, я действительно стала горячее и пару раз обожгла кожу Маттео, пришлось лечить). Исцелитель, это было неописуемо! Не знаю, как это происходит у инсектоидов (разве что у богомолов), что в эти моменты творится в иных мирах, но мы просто создали свой. В момент наивысшего блаженства мое обручальное кольцо распахнулось и окружило нас обоих неким коконом, в котором мы слились в единое всемогущее существо…
Мы долго приходили в себя. Софа сгорела до угольков, было дымно, а мы расслабленно лежали на полу в сердце любовного костра, обнимая друг друга. А в дверь гардеробной колотили слуги с воплями:
— Ваша светлость, все в порядке? Ваша светлость, пожар?!
— Все хорошо, — крикнула я. — Проваливайте. Я выбираю платье для королевской аудиенции. Позор! Герцогине надеть нечего!
Маттео перекатился на спину и расхохотался.
— Ты смеешься надо мной, охальник?
— Нет, я просто снова провоцирую тебя. Я не могу перестать целовать тебя и гладить.
— И не переставай.
— Только обещай, что пожара не будет.
Я постараюсь.
И мы постарались.
Но в конце концов пора и честь знать. Правда, платья пропахли дымом, но, думаю, на это никто не обратит внимания.
Я выбрала платье темно-лилового бархата с золотой оторочкой и ножнами для кинжала. Сзади к платью крепился стоячий воротник из роскошных кружев.
— Любимая?
— Да?
— Ты великолепна.
— Повторяй мне это почаще, я и впрямь поверю.
— Нет, правда! Конечно, я бы предпочел косы на твоей милой головке, но целовать тебя в гладкий затылок тоже такое сладкое ощущение!
— Мы сейчас не об этом. — Я убрала кинжал за корсаж, почувствовала, как он слился с кожей.
— Да уж, — усмехнулся Маттео. — Лишний раз к тебе в вырез руку не сунешь.
— На это способны только глупые мальчишки, а ты благоразумен и прекрасен, супруг мой, и будем надеяться, что это поможет нам в беседе с королем.
Мы отправились в королевскую резиденцию, но, как я и была уверена, нас принял не король, а его дворецкий господин Фипс.
— Чрезвычайно рад видеть вас в добром здравии, герцогиня, — поклонился мне Фипс. — Что привело вас сегодня в нашу скромную обитель?
— Ваша милость, — начала я. — Я хочу почтить память своего великого мужа действительно великим, даже можно сказать, всемирным событием.
— И каким образом? Очень интересно.
— Я прошу у короля разрешения на проведение Всемирного поэтического фестиваля в память Альбино Монтессори. Пусть к нам приедут поэты разных стран, пусть арфы и лютни наполнят эту местность словами любви и нежности.
— И вы полагаете, что благодаря этим самым словам меж странами воцарятся мир, благодать и прочие радости?
— А почему нет?
— Логично. Когда испробованы все разумные шансы, подходит самый абсурдный. Я заручусь поддержкой короля. И, разумеется, необходимо создать организационный комитет фестиваля, который сделает мероприятие прекрасным деянием, а не жалкой пародией. Еще скажут, что Литании даже не под силу поэтический фестиваль провести.
— Мы им покажем! — пристукнула кулачком по столу я.
Можно считать, что аудиенция прошла успешно, и мы с Маттео отправились в библиотеку — среди книжных богатств поразмыслить над задуманной авантюрой, а заодно поглядеть, кто сейчас ходит в современных любимых поэтах.
Маттео взял записную книжку.
— Так, — сказала я. — Мелочиться не будем. И об осторожности тоже не станем забывать. Нельзя допустить, чтобы случайные, а также неслучайные люди узнали о Златограде. Его надо спрятать, возможно, в другое измерение. Надо об этом поговорить с мессером Софусом. Поэтов у нас много, еще покойный Альбино говорил об этом, и, чтобы выявить действительно достойных, надо проводить конкурс в три этапа. Первый — патриотическое стихотворение, второй — элегия со всякими ивами-прудами, ну а третий — любовь как негасимое пламя. И если ты не очень устал, давай пороемся в книжках, посмотрим, кого можно не звать вообще, а кто будет в списке почетный гостей. Ой да! Ведь еще надо жюри выбрать. Понятно, что главный — его величество, но всякие там маститые и профессиональные нахохлятся, если им не прислать приглашений. Далее. Оформление. Кормежка, культурная программа типа королевской охоты. Ой, Маттео, у меня голова кругом.
— А ты немного отдохни, — сказал мой ласковый Маттео и принялся нежно целовать меня.
И надо ж такому было случиться, что в этот момент в библиотеке появилась Оливия.
Мы заметили ее после сердитого «кхм» и отпрянули друг от друга.
— Целуются они, значит, — скорбным тоном молвила моя подруга. — У них, значит, любовь. А откуда в парадной гостиной появилась эта чертова красная рыбина — и выяснить некому, одна Оливия мотается, ищет.
Я подошла к ней:
— Не зуди, ревнивица. Какая рыба? Живая?
— Конечно. Она плавает в здоровенном аквариуме, косо на всех смотрит и плямкает.
— Что делает?
— Плямкает. Пойдем, сами увидите. Может, это вражеский шпион.
— Вряд ли нам так повезет.
В гостиной действительно посреди мраморного стола стоял большущий круглый аквариум и в нем плавала красная рыбина с выпученными глазами и длинным роскошным хвостом.
— Велики твои дела, Все Сущее, — сказала я. — Откуда ее принесло на мою лысую голову?
И тут мы услышали деликатное покашливание. Издавал его сухопарый сморщенный типчик с безумно горящими глазами. Больше всего он напоминал высохший лист веерной пальмы, только позолоченный. Ну теперь понятно, поэт привез свою любимую рыбку.
