Младотурки все сильнее давили на шерифа Мекки, требуя предоставить племенное ополчение для участия в новой Синайской кампании. В феврале 1916 года Энвер и Джемаль лично отправились на поезде в Медину, чтобы провести инспекцию местных войск, мобилизованных Хашимитами, и ускорить отправку отрядов моджахедов (воинов джихада) из священных исламских земель на фронт. Через месяц после этого визита эмир написал Энвер-паше письмо, где изложил свои условия, на которых он готов был поддержать объявленный султаном джихад. Письмо шерифа Мекки больше напоминало прокламацию арабского националиста, нежели послание верноподданного. Шериф потребовал амнистии для всех арабских политических заключенных, находившихся на тот момент под судом. Кроме того, он потребовал административной децентрализации для Великой Сирии с предоставлением административной автономии от Стамбула. Наконец, он потребовал предоставления его семье наследственных прав на эмират Мекки вместе с восстановлением всех сопутствующих этому традиционных привилегий.
Ответ Энвера был предельно прямолинейным. «Эти вопросы находятся вне вашей компетенции, и потому вы ничего не выиграете, настаивая на этих требованиях», — открыто предупредил он. Он напомнил эмиру об его обязательстве предоставить ополчение под командованием его сына Фейсала, «который будет оставаться гостем командующего Четвертой армии до конца войны». Однако угроза взятия его сына в заложники не поколебала решимости шерифа. Оставив своего сына у младотурок, он продолжал настаивать на своих условиях. На тот момент шериф еще не знал, как беспощадно иттихадисты будут расправляться с теми, кого они подозревали в сепаратистских настроениях
[446].
В апреле 1916 года военный трибунал в городе Алей завершил рассмотрение судебных дел. Десятки подсудимых были признаны виновными в «государственной измене посредством участия в деятельности, нацеленной на отделение Сирии, Палестины и Ирака от Османского султаната с созданием на их территориях независимого государства». Все знали, что государственная измена карается смертной казнью, но многие осужденные были выходцами из знатных семей и в свое время занимали высокие посты, в том числе в османском парламенте или сенате, и потому казалось немыслимым, что правительство может отправить их на виселицу как обычных преступников
[447].
Хашимиты открыто выступали в защиту осужденных. Шериф Хусейн отправил султану, Джемаль-паше и Талаат-паше телеграммы, где умолял их о помиловании и предостерегал против смертных казней под предлогом того, что «кровь будет взывать к крови». Фейсал, который в то время находился в Дамаске, на регулярных встречах с Джемалем также просил о помиловании осужденных. Однако младотурецкое руководство было глухо ко всем доводам и мольбам, решив показать пример, который раз и навсегда положит конец арабскому сепаратизму.
Без каких-либо предупреждений на рассвете 6 мая 1916 года на центральных площадях Бейрута и Дамаска был повешен 21 человек. Даже турецкий журналист Фалих Рифки, ставший свидетелем казней в Бейруте, испытал сочувствие к осужденным и восхитился их мужеством. «Большинство из тех, кого повесили в Бейруте, были довольно молоды, — вспоминал он. — Они шли из своих тюремных камер на эшафот с гордо поднятой головой и пели арабский гимн». Позже в тот же день Рифки отправился в Дамаск, где тем утром повесили семь человек. Там он с удивлением узнал, что представители дамасской элиты устроили банкет в честь Джемаль-паши — спустя всего 15 часов после того, как их соотечественники были казнены по приказу османских властей. «В Дамаске нет никакого траура, — заметил Рифки. — Поэты, ораторы, профессиональные льстецы всех мастей рассыпались в благодарностях великому человеку, спасшему арабские земли от их заблудших детей»
[448].
Но для арабских националистов Джемаль-паша вовсе не был героем. После повешений арабы прозвали его ас-Саффахом, или «кровавым мясником». В глазах Хашимитов Джемаль также стал убийцей. Фейсал находился в гостях у семьи Бакри, когда запыхавшийся курьер принес газету с трагической новостью. Правительство напечатало специальный выпуск, где были перечислены имена всех казненных и их преступления. Повисшее тягостное молчание нарушил Фейсал: он бросил на пол свой головной убор и стал топтать его ногами, клянясь отомстить: «О, арабы, да будет сладка наша месть!»
[449]
У Фейсала больше не было причин оставаться в Дамаске. Репрессии Джемаля исключили возможность какой-либо политической активности в сирийских провинциях. Подготовить и поднять восстание можно было только в Хиджазе, где арабские племена по численности превосходили разрозненные части османской армии. Но, чтобы вернуться в Хиджаз, Фейсалу нужно было получить от Джемаль-паши разрешение покинуть Дамаск. Сын шерифа имел все основания опасаться, что при малейшем подозрении в нелояльности он и его люди разделят печальную участь своих соотечественников на эшафоте
[450].
