Покончив с торговыми привилегиями, османы немедленно приняли закон, который уже с 1 октября 1914 года вводил налогообложение не только в отношении иностранных резидентов и компаний на территории Турции, но и тысяч османских граждан, имевших безналоговый статус как «протеже» западных держав. Эта мера обеспечила османской казне поток доходов в «несколько миллионов долларов»
[85].
Реквизиция была еще одной чрезвычайной мерой, которая применялась как к османским подданным, так и к иностранцам. Закон обязывал правительство предлагать справедливую компенсацию за все имущество, изъятое государством, однако на практике оно установило фиксированные цены и вместо оплаты наличными выдавало расписки. Таким образом для собственников реквизиция была равносильна потере имущества. Османские подданные в принудительном порядке были обязаны отдавать своих лошадей, скот и зерно на нужды армии.
Представители властей врывались в магазины и реквизировали все продукты и товары, которые считали необходимыми для ведения войны. Зачастую реквизиция превращалась в вымогательство, поскольку владельцев магазинов обязывали поставлять товары, которых у них не было, и, следовательно, им приходилось покупать эти товары у государственных поставщиков по установленным ценам. Иностранный бизнес также понес значительные потери. В Сирии местный губернатор изъял у компании Singer швейные машины как «пожертвование» для местной фабрики по пошиву военной формы. В Адане и Багдаде губернаторы реквизировали у американской компании Standard Oil сотни канистр с керосином. По оценкам консульской службы США, за первые шесть месяцев мобилизации общая стоимость реквизированного османским правительством имущества превысила $50 млн
[86].
Но османские граждане по-прежнему оставались главной мишенью для новых налоговых сборов. Хотя христиане и евреи подлежали военному призыву, им доверяли меньше, чем мусульманским солдатам, поэтому дали возможность получать освобождение от военной службы, заплатив огромную пошлину 43 османские лиры ($189,20). В апреле 1915 года правительство повысило эту пошлину до 50 лир ($220). Этот налог принес казне около $12 млн за девять месяцев, последовавших после мобилизации. Правительство также ввело новые пошлины на популярные, но не жизненно важные потребительские товары, такие как сахар, кофе, чай, сигареты и алкогольные напитки, и регулярно повышало их в течение всей войны. Сельскохозяйственная «десятина» была увеличена с 10 до 12,5 процента. Все ранее существовавшие налоги возросли на 70 процентов — для обеспечения военных нужд. Плюс ко всему власти вымогали у граждан и компаний «добровольные взносы» для разного рода патриотических организаций и обществ содействия армии
[87].
Эти экстраординарные налоговые меры за короткое время принесли османской казне десятки миллионов долларов, необходимых для финансирования военных действий, однако нанесли непоправимый ущерб османской экономике в долгосрочной перспективе. Но в 1914 году османов волновало только их ближайшее будущее. Как и все воюющие стороны в начале конфликта, они ожидали быстрого финала. В случае победы они должны были получить необходимые средства для восстановления разрушенной экономики; в случае же поражения их неминуемо ожидало расчленение империи, поэтому все экономические проблемы стали бы головной болью новых оккупационных властей. Османы понимали, что им предстоит борьба не на жизнь, а на смерть, и они пошли ва-банк, поставив все на победу
[88].
В начале августа 1914 года, когда османы объявили всеобщую мобилизацию, британцы и французы обратились за тем же к своим колониям. В ответ на призыв французов солдаты из Сенегала, Мадагаскара и Индокитая погрузились на корабли и отправились на Западный фронт. Однако самой большой по численности колониальной военной силой была французская Африканская армия. Первоначально ее части направили на Западный фронт, а затем перебросили и на борьбу с турками, и солдаты из колониальной Северной Африки оказались на передовой с обеих сторон.
Африканская армия состояла из алжирских, тунисских и марокканских полков. Мобилизация в колониях была особенно деликатным делом. Французам нужно было убедить мужское население Северной Африки в необходимости воевать со страной — Германией, — к которой они не испытывали никакой ненависти, и защищать империю, которая сделала их гражданами второго сорта у себя же на родине. Эта задача осложнялась тем, что немцы вели свою пропаганду, настраивая мусульман против французов, а османский султан объявил джихад.
Первые североафриканские колониальные полки были созданы в Алжире в начале XIX века. Легкая пехота «зуавов», названная так по имени берберского племени зуауа, поразила воображение всего мира своей красочной униформой, состоявшей из красных шаровар, синей куртки и красной фески. В середине XIX века в Европе и Америке по алжирской модели создавались элитные части зуавов из белых солдат, одетых в такую же экзотическую форму. Во время Гражданской войны в США обе стороны — и армия Конфедерации, и армия Союза — использовали подразделения зуавов. В течение XIX века французские призывники постепенно заменяли коренных алжирцев в полках зуавов, пока те не стали полностью европейскими. К началу ХХ века существовало пять полков зуавов в Алжире и один в Тунисе. Другими европейскими подразделениями в Африканской армии были кавалерийский корпус «Африканские егеря» и знаменитый французский Иностранный легион.
Арабские и берберские солдаты, которых не принимали в полки зуавов, зачислялись в «туземные» войска: алжирские и тунисские полки «стрелков», в народе известные как «туркос», а также полки легкой кавалерии «спаги». Рядовой состав этих воинских частей почти полностью состоял из местных жителей, однако офицерами были в основном французы. Алжирцы могли дослужиться только до звания лейтенанта и составлять не более половины от общей численности лейтенантского состава (хотя на практике алжирцы никогда не достигали такого паритета с французами). Кроме того, французы имели преимущество перед алжирскими военнослужащими того же ранга
[89].
