Ник чувствовал, как жар растекается по венам, будто яд. Кожа на руках покрылась мурашками, вспыхнула от жара, съежилась, почернела прямо на глазах. Из пальцев – прямо сквозь плоть – проросли когти. При виде этого Ник испустил долгий мучительный стон и вдруг увидел их – трех маленьких, не больше воробья, пикси. Стон тут же перешел в громкий голодный рык. Свернувшись клубочками в развилке дерева, не в силах сдвинуться с места, волшебные создания дрожали – дрожали от страха перед ним. Ник улыбнулся, обнажив острые клыки, схватил сразу двух и медленно сжал пальцы. Глаза их вылезли из орбит. Ник чувствовал, как хрустят, ломаясь под пальцами, тонкие косточки; отчаянный визг крохотных созданий звучал в ушах, точно музыка. Откусив им головы, он растер зубами плоть и кости, выдавил в рот скользкие кишки и потянулся к третьему пикси – к мальчишке. Мальчишка закричал, но в ушах Ника зазвенел вовсе не крик малыша, а его собственный крик! Ник кричал и кричал – от страха, от боли, от невыносимой утраты…
Ник разом проснулся. Все тело было мокрым от пота, желудок горел огнем. На этот раз кошмар не померк. Сон был настолько реален и ярок – казалось, даже вкус крови еще чувствуется на губах.
Опасаясь, что кошмары вернутся, Ник не решился заснуть. Интересно, почему эти сны мучают его одного? Он взглянул на Дэнни. Тот спал сном младенца – а ведь появился здесь всего на день-два раньше.
Ник отпер клетку и выбрался наружу. Легкая дымка тумана мерцала в первых лучах утреннего света, проникавших в зал через окна. Все остальные еще спали. По залу порхали несколько пикси. Шаря повсюду в поисках крошек, они опасливо поглядывали на Ника. «Боятся меня», – подумал он. Другой бы радовался, но у Ника тут же возникло ощущение, будто с ним что-то не так, будто он болен – болен чем-то ужасным и заразным.
Потянувшись, он удивился тому, что после всех вчерашних походов и приключений ничуть не болят мышцы. Наоборот, он чувствовал себя необычайно бодро. Он сжал кулак. Мускулы налились упругой силой. Ник решил, что все это из-за каши. Она действительно как-то влияла на организм, и Нику уже не в первый раз подумалось: что же она с ним делает?
Он направился к уборной. Воздух еще был полон ночной прохлады, остывшие камни приятно холодили босые ноги. Войдя, он услышал шипение и увидел двух пикси. Угнездившись на потолочной балке над головой, они не сводили с него настороженных взглядов. Не обращая на них внимания, Ник качнул насос, сунул голову под кран и долго пил. Мало-помалу жар в животе унялся, жуткий привкус во рту исчез. Вернувшись в зал, Ник уселся за длинный стол. Огромное помещение постепенно наполнялось утренним светом. Соломенные чучела, висевшие в тени, снова казались похожими на мертвых детей.
Мысли раз за разом возвращались к матери. В последние несколько лет он почти возненавидел ее. Как так? Почему? Откуда взялась эта враждебность? Зачем он постоянно отталкивал ее от себя, зачем ссорился с ней? Сейчас все эти ссоры казались такими глупыми, такими пустыми…
Ник рассеянно погладил мягкую шерстку кроличьей лапки. Вспомнились дни после гибели отца. Тогда ему было десять. Целую неделю, каждый вечер после похорон, их навещала пара женщин из Клуба офицерских жен, привозивших по нескольку блюд к ужину. Иногда они брали с собой и детей. Все они выражали соболезнования, желали матери всего наилучшего в будущем, заставляли пообещать, что она позвонит, если ей вдруг понадобится что-нибудь; все что угодно – пожалуйста, пусть только позвонит. Однако они никогда не задерживались надолго – им надо было везти детишек на футбол, или в бассейн, или ехать по магазинам. Они выставляли на стол ресторанные пенопластовые контейнеры и возвращались домой, к своей жизни, к своим мужьям, оставляя Ника с матерью одних в комнате, полной увядших цветов и слезливых до отвращения открыток с соболезнованиями.
Именно тогда до него окончательно дошло, что отец больше не вернется. Никогда больше не войдет в дверь, не плюхнется на ступеньку, не закряхтит, расшнуровывая ботинки и жалуясь на тяжелый день. Никогда не достанет из холодильника банку пива, не шлепнет жену по заду, не спросит, что сегодня на ужин. Никогда не ткнет Ника в живот и не спросит, не побил ли он сегодня какую-нибудь девчонку в школе. Отныне они с мамой остались вдвоем.
В те первые ночи мать брала его на руки и мягко укачивала, пока он не засыпал, устав от слез. Теперь, сидя среди мрачных стен и путаницы корней, Ник думал: а кто брал ее на руки, укачивал, утирал ей слезы и убеждал, что все будет хорошо? Каково пришлось ей, вдруг оказавшейся матерью-одиночкой? Без единого близкого человека, кроме престарелой матери в Бруклине?
А ведь были и другие трудности – такие, которых никому из скорбящих вдов не пожелаешь. На базе они больше оставаться не могли, и матери нужно было подыскать новое жилье. Вдобавок, по поводу несчастного случая, в котором погиб отец, было назначено расследование: армейское командование заявило, что причиной была преступная небрежность отца. Подробностей Ник почти не понимал. Ясно было одно: все это как-то повлияло на страховые выплаты, и это значило, что матери срочно нужна работа.
«А чем я помог ей? – спросил себя Ник. – Что я сделал, чтобы ей стало легче? Только спорил, жаловался и ссорился с ней из-за любой мелочи. И, что хуже всего, обвинял во всем ее». В ушах зазвучал собственный голос – плаксивый, хнычущий, жалующийся на школу, на комнату, на кеды – на какие-то дурацкие вонючие кеды… Господи, как он теперь ненавидел этот голос!
Что на него тогда нашло? Неужели он вправду думал, что плохо и больно только ему одному? Неужели вправду был настолько слеп? Ник потер лоб. Просто все это – утрата, боль, злость – навалилось разом, смешалось в кучу и задурило голову. Теперь-то все стало ясно. До боли ясно и просто.
– Я вернусь, мама, – прошептал он. – Что угодно сделаю, а вернусь, честное слово. Ты только держись. Держись, пожалуйста.
Ник с силой растер лицо ладонями, будто стирая гримасу напряжения, раскаяния и тоски. Услышав скрип, он поднял взгляд. По лестнице с верхнего этажа спускались в зал Питер, Секеу и тролль. Все трое смотрели на него – внимательно, едва ли не испытующе.
На лице Питера сверкнула улыбка.
– Эй, Ник! Как ты? Все окей?
Ник поднялся.
– Питер, надо поговорить.
Подойдя к Нику, Питер приобнял его за спину.
– Поговорим, Ник. Обязательно поговорим. Но не сейчас. Столько дел нужно переделать! – золотые глаза Питера лукаво заблестели. – Будем резать, будем бить!
Запрокинув голову, Питер закричал петухом и не унимался, пока не поднял на ноги всех до одного.
К уборной выстроилась очередь. Очаг был растоплен, факелы зажжены, в котле закипела каша. В зале чувствовалось необычайное возбуждение: казалось, Дьяволам не терпится начать новый день. Получив свою порцию, Ник сел рядом со Сверчком и Дэнни.
Взглянув в свою миску, Дэнни нахмурился:
– И это все? Тут же дно прикрыть еле хватит!
– А ты-то чего жалуешься? – спросила Сверчок. – Я думала, ты эту размазню терпеть не можешь.
