— А причем здесь деликатность? Можно подумать, я его родительских прав лишаю. Мы везем ребенка на море. Что еще ему нужно знать?
Нина зло рассмеялась.
— Ты Пашку плохо знаешь. Его еще родители науськивают.
— Твои?
Вот тут Нина язык прикусила, начала выкручиваться.
— У него мама тоже не подарок.
Костя усмехнулся, видимо, посмеявшись над ее нелепыми увертками. Прошлый разговор они на этом закончили, споткнувшись на родителях, но назревал следующий, и Нина пыталась придумать хоть один достойный для Шохина аргумент. А лучше контраргумент, чтобы он не смог возразить, и задумался о том, каково ей придумать для родителей все новые и новые оправдания для его нежелания с ними знакомиться. Правда, это они расценивали такое поведение как нежелание, а Костя просто не задумывался.
Сегодня был последний день занятий в школе перед новогодними каникулами. Впереди конец четверти, контрольные и диктанты для школьников, и подготовительные классы распустили раньше, и даже домашним заданием не особо нагрузили, посоветовав родителям дать детям передышку. Нина приехала одной из первых, и некоторое время наблюдала за тем, как дети в зале прыгают на больших ярких мячиках. Кто-то резвился от души, кто-то следовал советам учителя, Ариша же лежала на мячике животом, неспешно перекатываясь из стороны в сторону.
Она не любила шумных игр, и предпочитала держаться в сторонке, чтобы ее в ажиотаже не задели и не толкнули. А когда мать в дверях увидела, сразу встала и несмело махнула рукой.
Нина дочке улыбнулась, а когда та вышла ей навстречу, спросила:
— Наигралась? Домой?
Ариша с готовностью кивнула и взяла ее за руку.
На улице шел снег. Ветер усилился, начиналась метель. Город встал в пробках, а Арина прилипла к окну автомобиля, разглядывая высокие новогодние елки, в изобилии установленные в центре города: то на площади, то перед торговым центром, то перед кинотеатром.
— Настоящий Новый год будет, — подал голос Слава. — С морозом, со снегом. Наконец-то.
Нина отстраненно улыбнулась, продолжая думать о своем.
— Как ударит минус тридцать.
— И что? Уж лучше, чем плюс три, как в прошлом году.
Нина кивнула, не собираясь с ним спорить.
Снег и не стихающий ветер беспокоили. Костя с утра собрался в область, на стройку, даже не звонил в течение дня, и на звонки не отвечал. Телефон твердил, что он вне зоны. Нина в который раз набирала его номер, расстроено вздыхала, а Слава когда заметил, сказал:
— Вы не переживайте. По радио же говорили, что обрыв проводов, связи нет. Скоро должны вернуться.
Легко сказать — не переживайте, а Нина себе места не находила. За окном совсем стемнело, она готовила ужин и усилием воли заставляла себя не набирать раз за разом Костин номер. Ариша, проголодавшись, пришла на кухню, вместе с альбомом и карандашами, и, наверное, заразившись материнской тревогой, заметно насупилась и глаз от рисунка не поднимала.
— Малыш, давай я тебя покормлю? Дядя Костя задерживается.
Арина поводила карандашом по рисунку, потом остановила Гришу, который взял клювом оранжевый карандаш и вознамерился тот со стола утащить.
— Нельзя, — негромко сказала она попугаю, подражая твердости голоса Шохина.
Нина остановила на дочке теплый взгляд, подошла и погладила ее по волосам. И выдохнула, услышав, как хлопнула входная дверь. Облегчение не пришло, оно навалилось на плечи, Нина даже секундную слабость почувствовала.
— Я так волновалась, Костя. — Встретила его в прихожей, и поцеловала, обхватив ладонями холодные щеки.
Он повинился:
— Связи не было. За городом жуть, что творится.
— Я слышала. — Дождалась, пока он разуется, и снова обняла. — Ты голодный?
— Жутко.
— Надо было обязательно ехать в такую погоду, — все от того же облегчения заворчала Нина, глядя на Шохина, одетого не в привычный для него костюм, а в джинсы и свитер толстой вязки.
Он как раз свитер снял, оставшись в одной футболке, подошел к Арине и пощекотал ее под подбородком.
— Орешек, как дела?
Арина выдержала паузу, потом тихо сказала:
— Гриша берет у меня карандаши.
— Да? Воспитывай его тогда. Не позволяй руководить.
— Ариш, убирай альбом и мой руки. Давайте ужинать. — Нина сама сдвинула карандаши в сторону, поторапливая дочку. А когда та из кухни вышла, подошла к Косте и обняла того сзади, все еще не в силах справиться с эмоциями. Шохин стоял у холодильника, пил минеральную воду прямо из бутылки, и Нина почувствовала, как он усмехнулся, когда она к его спине прижалась. От бутылки оторвался, дыхание перевел и легким тоном спросил:
— Ну, ты чего?
— Волновалась. Ты мне целый день не звонил.
— Я думал, ты обрадуешься.
— Я радовалась, — поддерживая его игривый тон, сказала она, — а через два часа заволновалась.
Костя рассмеялся, поставил бутылку на полку холодильника и повернулся к Нине.
— Я такой надоеда?
Она пригладила его растрепавшиеся волосы.
— Я люблю тебя, надоеда. И волнуюсь.
Костя залихватски улыбнулся, быстро ее поцеловал, и как бы второпях сказал:
— И я тебя. Давай ужинать? Умру сейчас. — Вышел из кухни, и Нина услышала его голос: — Ребенок, иди за стол!
Если честно, захотелось догнать его и ущипнуть или пнуть, по лодыжке, например. Когда он, в ответ на ее «люблю», легким несерьезным тоном говорил «и я тебя», по мнению Нины, Шохин заслуживал хорошего тычка. Но сам Костя наверняка собой гордился и истинно верил в то, что делает все правильно. Он же ее не одергивает, он не притворяется глухим, он делает все, как она хочет — принимает ее любовь и даже отвечает. И обижаться ей не на что, кроме того, что Костя отказывается произносить это слово, что совсем не умоляет его отношения к ней. Вполне искреннего и серьезного. Но укусить его все равно хотелось.
Но не этим вечером. Сегодня она его холит и лелеет, напереживавшись.
— Вкусно? — Она придвинула к нему тарелочку со сметаной, наблюдая, как Шохин ест голубцы.
Каждый раз, как кормила его, ловила себя на мысли, что млеет от этой картины: Константин Шохин в домашней одежде, за одним столом с ней, ест то, что она приготовила. А если уж с аппетитом, то у нее на душе всякий раз стремительно теплеет.
— Вкусно. Орешек, а тебе вкусно? — Пятисекундная пауза и еще раз: — Ариш, вкусно?
Девочка покивала.
— Да.
— Мы там замерзли, ветрина такой, — продолжал Костя рассказывать. — Все на свете прокляли, а рядом только столовая, и та сегодня на одном чае и вчерашних булочках. Сто лет не пил чай из граненых стаканов.
