Земля убитых тутси в Нкули и Мукинго была разделена между интерахамве; скот зарезали, а мясо раздали участникам погромов; остальное имущество было расхищено. После нападения на здание Апелляционного суда Кажелийели создал комитет по продаже собственности тутси, прежде всего недвижимой. Когда участники резни выразили недовольство малыми размерами выделенных им земельных участков, Кажелийели предложил им отправиться на рынок и взять «контрибуцию» со всех местных торговцев хуту, не принявших участия в резне, каждому из которых пришлось заплатить по 5 тыс. руандийских франков.
События 7–8 апреля 1994 г. в юго-западных коммунах префектуры Рухенгери очень напоминают события, происшедшие в эти же дни в префектуре Гисеньи, с той лишь разницей, что если в Гисеньи, этническими чистками руководил представитель военного ведомства, то в Рухенгери им оказался местный неформальный лидер.
Операция по уничтожению тутси развивается по единому шаблону, как если бы ее план был кем-то заранее составлен, и все было готово для его реализации: и люди, и организационная сеть, и средства истребления. Это проявляется даже в деталях. Инициаторы геноцида в Гисеньи и Рухенгери начинают действовать практически одновременно. Кажелийели созывает своих единомышленников 6 апреля между 22:00 и 23:00, Нсенгийюмва – между 21:00 и 22:00. Дискурс един, даже терминологически: «Чего же вы ждете, чтобы уничтожить врага?» (Нсенгийюмва: «Ты должен немедленно начать работу, чтобы покончить с этими иньензи в кратчайшие сроки»). Кажелийели (как и Нсенгийюмва) объезжает коммуны, рекрутирует население, раздает оружие, инструктирует палачей. Используется одна и та же тактика массового убийства: нападение на места скопления беженцев. В последующие недели такой порядок резни будет воспроизведен с теми или иными вариациями во многих коммунах Руанды.
Штаб по борьбе с «врагом» состоял из сторонников правящего режима; часть из них занимала административные должности, другие не имели никаких официальных постов, но были тесно связаны с видными политическими и военными деятелями из лагеря Хуту-Пава и возглавляли неформальные властные структуры, которые или сливались с формальными, или превращались в параллельные органы власти.
Основной группой, осуществлявшей убийства, являлись, как и в Гисеньи, члены вооруженной милиции, интерахамве. Опора на вооруженную милицию правящей партии (и ее союзника КЗР) позволила организаторам геноцида в провинции игнорировать и при необходимости подавлять сопротивление руководителей местных администраций (бургомистров, префектов), которые располагали несравнимо меньшими возможностями для сохранения порядка и прекращения кровопролития. Как показывают события в Мукинго, сотрудничество местных властей было для организаторов резни желательным, но далеко не условием sine qua non. В поведении бургомистра Мукинго проявилась достаточно типичная форма реакции коммунальной администрации на происходящее: пассивность и бездействие, напрасное ожидание помощи от вышестоящих инстанций и в итоге полный ее паралич. В северо-западных префектурах, где влияние НРДДР и КЗР было достаточно велико, попытки противодействия геноциду блокировались с особой легкостью.
Однако при этнических чистках милиционеры никогда не действовали в одиночку – им активно помогали простые хуту. История первых дней геноцида в префектуре Рухенгери показывает, что наиболее восприимчивыми к призывам его организаторов оказывались отставные военные, имевшие опыт боевых действий против повстанцев, а также беженцы хуту из районов, пострадавших от нападений РПФ, т. е. участники или жертвы гражданской войны 1990–1993 гг. Она также показывает, что основной мотив, побуждавший обычных хуту убивать своих соседей тутси, лежал в социально-экономический сфере, и именно он в особой степени поддерживал этноцентристскую идеологию и этноненавистническую психологию. Поведение многих хуту определялось борьбой за экономические ресурсы – скот и землю. Грабеж имущества тутси, как свидетельствует бойня на холме Бусого, был для участников важнее их физического истребления. Ведро с говядиной, подаренное Кажелийели теми, кто 7 апреля устроил погром в ячейке Киньябаба, лучше всего символизирует социально-экономическую составляющую руандийского геноцида как специфического способа передела собственности. Убийство давало право на собственность, тогда как уклонение от участия в нем это право подрывало, как показывает факт сбора с торговцев особой контрибуции, долженствующей компенсировать новые имущественные претензии, возникшие вследствие геноцида.
События на юго-западе префектуры Рухенгери говорят также о важной роли военных в погромах. Офицеры расквартированных поблизости частей были причастны как к планированию геноцида на местном уровне, так и к его осуществлению. В ходе резни армия выполняла две основные функции: во-первых, она обеспечивала гражданских участников резни необходимым оружием и, во-вторых, непосредственно вмешивалась в нее в том случае, если тутси оказывали сопротивление. Но военные, как свидетельствует поведение лейтенанта Мбурубуренгеро на рынке Бьянгабо в начальный момент погрома, могли также открыто подстрекать население хуту к насилию и даже руководить его действиями. Произошедшее на холме Бусого указывает на то, что без участия армии геноцид никогда не достиг бы таких масштабов и, скорее всего, трансформировался бы повсеместно в гражданскую войну между интерахамве (и их сторонниками) и отрядами сопротивления тутси. В префектуре Рухенгери, как и во многих других местах, для значительной части рядовых хуту поддержка военных оказалась ключевым фактором, определившим их участие в геноциде: теперь они были уверены, что вместе с солдатами плечом к плечу борются против «извечного врага» (тутси), стремящегося лишить их жизни и имущества, и отныне линия фронта проходит через каждую руандийскую деревню. Иначе говоря, эта поддержка формировала у рядовых участников геноцида ощущение причастности к некоему «общенародному делу», финальному акту национального освобождения, каким бы кровавым он ни был.
В таком контексте разрушались все моральные преграды для убийств и погромов. Но эта поведенческая и психологическая трансформация участников геноцида не ограничивалась «фактом данного случая», она создавала новую систему отношений, которая утверждалась в самых разных сферах политической и социальной жизни и которая по сути дела отрицала прежние типы отношений как между административными единицами, так и между членами общины. Физическое устранение бургомистра Харериманы, пытавшегося робко дистанцироваться от действий погромщиков, с одной стороны, показывает, что геноцид превращался в форму политической борьбы, в способ восстановления позиций правящей партии, которые она утратила в период многопартийности. Но, с другой стороны, тот факт, что смерть Харериманы не стала предметом полицейского расследования и не сопровождалась никакими уголовными, административными или политическими санкциями для Кажелийели, наиболее вероятного ее виновника, свидетельствует о принципиально новой ситуации, когда прежние юридические и иные нормы полностью перестали действовать. Об этом же говорит и произвольное наложение контрибуции на торговцев, не принявших участие в резне. Дело скорее не в том, что Кажелийели получил в итоге формальные властные полномочия, а в том, что кардинально изменился сам характер властных отношений, и легитимность власти отныне определялась не избранием снизу или назначением сверху, а степенью участия ее носителей в истреблении тутси. Эта трансформация в конечном итоге станет причиной краха руандийского этнократического государства три месяца спустя после начала геноцида.
