Так же, как и священники, в геноциде участвовали многие медицинские работники. «Врачи и прежде, – заявляет Ракийя Омаар, одна из руководителей “African rights”, – иногда нарушали права человека, но только здесь [в Руанде] это было столь явным»
[642]. «<Экстремистски настроенные> доктора… – свидетельствует руандийский медик Клод-Поль Рвагачонза, – спрашивали у пациентов их удостоверения личности, прежде чем оказать им помощь. Они отказывались лечить больных тутси. Кроме того, люди часто приходили в больницы, чтобы найти укрытие. Они также помешали многим из этих людей спрятаться там»
[643]. «Процент врачей, которые стали настоящими убийцами, – говорится в отчете “African rights”, – был очень высок. Огромное число самых квалифицированных и опытных врачей в стране: и мужчины, и женщины, в том числе хирурги, терапевты, педиатры, гинекологи, анестезиологи, специалисты в сфере здравоохранения и больничные администраторы – принимали участие в истреблении тутси – своих собственных коллег, пациентов, раненых и охваченных страхом беженцев, которые искали убежища в их больницах, а также своих соседей и незнакомых людей»
[644]. «Этому примеру, который подали многие известнейшие врачи, с готовностью последовали медсестры и медицинские ассистенты по всей стране»
[645].
Священники участвовали в истреблении своих прихожан, врачи – своих пациентов, а учителя – своих учеников. Атанас Кафигита, учитель из Ньягурати, признался прибывшим в его селение французам: «Я сам убил детей»
[646]. Когда возмущенный подполковник Дюваль спросил Кафигиту: «Господин учитель, неужели вы считаете нормальным убивать детей под тем предлогом, что они “сообщники”», тот вместо ответа привел такие данные: «В первом классе у меня в школе было восемьдесят учеников. Сегодня от них остается двадцать пять. Что касается остальных, то они или убиты, или убежали»
[647].
Субъект геноцида был универсален: в него оказались вовлечены представители всех социальных слоев, гендерных и возрастных групп. Тутси Эмманюэль Муцинзи, уцелевший во время резни 14 апреля в церкви Карубамбы, вспоминал, что среди убийц были «учителя местной школы, городской полицейский, лавочник и остальные соседи»
[648]. Не остались в стороне даже дети, которые вместе со взрослыми участвовали в штурмах церквей, больниц, школ и охраняли блокпосты. Поль Русесабагина рассказывает, что, когда 3 мая колонна с беженцами из отеля «Миль колин», пытавшимися добраться до аэропорта Каномбе, была остановлена интерахамве, к его сыну Роже «…подошел мальчик, которого он знал по школе, бывший одноклассник и друг. “Дай мне твою обувь, ты – иньензи”, – сказал мальчик. Роже беспрекословно подчинился без протеста и отдал теннисные туфли своему старому другу, который теперь был убийцей с мачете <в руках>. А когда-то они вместе играли в футбол»
[649].
Руандийский геноцид стал воистину «всенародным делом», что отличает его от остальных геноцидов в истории человечества, которые, как правило, осуществлялись или армией, или особыми вооруженными командами при пассивном соучастии либо нейтралитете остального населения. Активное участие большинства хуту в геноциде – специфическая черта руандийской трагедии. Убийство стало нормой, все прежние связи и отношения, все моральные принципы потеряли свое значение. «Первым человеком, – говорит 16-летний Жюстен Мбонгата, – которого я убил, был мужчина. Я убил его палкой. Я бил его. Мы охотились на них в буше. Со мной были и другие люди. Я знал того мужчину, которого я убил. Его звали Эмманюэль. Я привык видеть его в этом районе. Он был крестьянином. У него было восемь детей. Некоторые из них были моего возраста. Мы имели обыкновение встречаться и иногда играть»
[650]. Тутси Флора Мукампоре, пережившая резню 15–16 апреля в католическом приходе Ньярубуйе в коммуне Русумо на крайнем юге префектуры Кибунго, отказывается понимать это: «Мы обычно ходили в церковь вместе с ними [хуту], и нас и их учили, что совершать убийство – это грех и что Бог наказывает тех, кто убивает»
[651]. Престарелый хуту Кризостом Гатунзи из той же коммуны видел, как интерахамве, разбившись на группы по 20 человек, организовали облаву на тутси, убивали их, а затем бросали тела в общие могилы: «Я был свидетелем, как они кромсали их и швыряли в яму. Я знал некоторых из них. Я не знаю, почему другие хотят убивать тутси. Мы прожили вместе так много времени как соседи и друзья. Невозможно смотреть, как твоего соседа забивают до смерти. Эти люди говорят, что хотят создать новую Руанду. Как можно делать это, убивая соседей и друзей?»
[652] (курсив мой. – И. К.).
Массовый характер участия хуту в геноциде тутси и уничтожении «отщепенцев» хуту сочетался с определенной «систематичностью» самого процесса резни. Казалось, что убийцы выполняли какую-то обычную трудовую повинность. «Мы лежали на полу, – рассказывала одна из спасшихся во время резни в приходе Ньярубуйе. – <Интерахамве> начали рубить людей до смерти. Они наступали на нас ногами, когда делали это. В первую очередь они убивали молодых мужчин, а когда они убили их, то начали кричать, чтобы мертвых убрали, чтобы можно было найти тех, кто спрятался под ними. Они брали детей и бросали их оземь. Вы бы видели их разбитые <тела>!»
[653] Убийц не трогали никакие страдания. «Все, кого рубили, – передает свои впечатления участник той резни, – казались оглушенными. Они выглядели так, будто у них вынули их сердца. Никто не просил пощады. Они как будто уже были мертвы. Там я видел людей – людей, у которых были отрезаны руки, у которых не было ног, а у иных – головы. Я видел все. Раненые катались по полу и пронзительно кричали в агонии, оставшись без рук и без ног»
[654].
Часто убийцы действовали с изощренным и хладнокровным садизмом. Антуан Рванта, хуту, с родителями которого интерахамве расправились как с «сообщниками инкотаньи», вспоминает: «Они обвинили моего отца в пособничестве РПФ, поэтому они вошли в наш дом и разрубили его на куски. Они [родители] умерли не сразу. Милиционеры отреза́ли каждую часть их тела: пальцы, руки, ноги, нос, уши – всё. Затем они бросили их истекать кровью, пока не наступила смерть»
[655]. Во время резни в церкви Ньяматы интерахамве заставляли прыгать в отхожую яму еще живых женщин и детей; они изощрялись, придумывая различные способы расправы: одну женщину проткнули заостренной палкой насквозь от гениталий до головы, а затем другой палкой пригвоздили к ней ее ребенка
[656]. «Я никогда не видел такой ненависти, как эта, за всю мою жизнь, – заявил 20 мая угандийский парламентарий Мануэль Пинто, руководивший операцией по очистке побережья озера Виктория от тел жертв руандийского геноцида. – Здесь их [трупов] так много! Дети насажены на палки. Я видел женщину, рассеченную снизу вверх. Они отрезали груди и мужские половые органы»
[657]. Один из типичных моментов новой руандийской реальности: «Маленький мальчик сидит в неестественной позе рядом со своей искалеченной матерью. У матери отрезана грудь»
[658].
