С точки зрения «общенациональной миссии» – очищения страны от зла, олицетворявшегося тутси, – эти люди оправдывали все, даже убийство детей: практика, которая негласно санкционировалась на самом высоком уровне. Когда 3 мая во время поездки Камбанды в Кибуйе к нему обратился врач местной больницы с просьбой обеспечить безопасность детей тутси, укрывшихся в ее стенах, премьер-министр ничего не ответил, и в тот же самый день эти дети были убиты
[688]. Страшно, что виктимизация тутси проникла даже в детское сознание. «Мой трехлетний сын, – вспоминает Лидия Нирара, потерявшая 16 апреля во время резни в адвентистской церкви Мугенеро восьмерых из одиннадцати своих детей, – просил их [интерахамве] не убивать его, умоляя простить его за то, что он – тутси, и говоря, что он больше не будет тутси»
[689].
Чтобы оправдать убийства женщин и детей тутси, организаторы геноцида пытались убеждать остальной мир, что те воевали на стороне РПФ. «РПФ прятал людей, – утверждал Кажуга, – в том числе детей, девушек и женщин, в домах и давал им оружие. Затем они захотели атаковать блокпосты. Мы защищались. Вот откуда на блокпостах тела. Даже одиннадцатилетние подростки приходили с гранатами»
[690]. Однако, с точки зрения рядовых участников, тутси были виновны уже в силу того, что они – тутси. Они видели в любом новорожденном тутси потенциального бойца РПФ. Интерахамве, штурмовавшие церкви, больницы и школы и устраивавшие ежедневные облавы на тутси, часто пели песню о том, что Кагаме тоже когда-то был ребенком. Объясняя расправы жителей Ньягурати над женщинами и детьми, местный полицейский заявил: «Это нормально: дети сообщников также являются сообщниками. Мы их также убили»
[691].
Причина этого была одна – этническая ненависть, укоренившаяся в сознании многих хуту. «Конечно, – говорил один из участников резни в Ньярубуйе, – мы [хуту] ненавидели их [тутси]. План убить их был готов. Он был выполнен. Ненависть так глубоко въелась, что любой, кто видел тутси, убивал их. Вот почему мы оставили наши дома и ходили от одного района к другому»
[692].
По мнению Инносана Рвилилизы, пережившего геноцид в болотах Бугесеры, если бы РПФ не одержал победу, резня неизбежно распространилась бы на самих хуту. «И вся Бугесера стала бы пустыней, потому что хуту так привыкли убивать, что они бы не остановились и начали убивать друг друга»
[693]. Марк Фриц из Associated Press очень точно назвал происходившее в Руанде «психозом». «Может ли страна в спазмах психотической резни, – задавал он вопрос, – когда-нибудь научиться жить в каком-то подобии гармонии? На самом деле в этом вихре насилия есть холодные головы, как хуту, так и тутси, которые стараются установить ее. Но пока, как у муравьев, пытающихся выстроить дом во время урагана, их усилия разбиваются о взмахи мачете по склоненным головам»
[694].
Женщины как объект геноцида
Характерной чертой любого геноцида является универсализация его объекта: уничтожению подвергаются все члены группы, избранной в качестве его жертвы, независимо от возраста, пола, физического состояния. Неудивительно, что в период руандийского геноцида 1994 г. женщины как та часть этноса, которая обеспечивает его биологическое сохранение, подвергались истреблению наравне с мужчинами. «Убейте их, – кричали интерхамве на одном из блокпостов. – Они родят детей тутси»
[695]. Но по отношению к женщинам тутси судьба оказалась более жестокой, чем к мужчинам. Если последних стремились поскорее убить тем или иным способом, то женщин, перед тем как физически уничтожить, унижали психологически и морально, что в какой-то степени воспроизводило типичную установку неформальной военной культуры, которая требовала не только убить врага, но и надругаться над его женщиной.
В сознании руандийцев того времени существовало два стереотипа, один из которых мог стать препятствием для истребления женщин тутси, а другой в определенном смысле обосновывал и оправдывал его. В руандийской традиции во время вооруженных конфликтов и столкновений, как правило, было не принято убивать женщин, и поэтому в ряде случаев в первые недели геноцида убийцы щадили их, уготовляя им на какое-то время роль сексуальных рабынь. Так, участники резни в Гиконгоро заявили одной женщине тутси, что не тронут ее, потому что «секс не имеет этнической принадлежности»
[696]. Трудно, однако, сказать, насколько такие случаи были «частыми»
[697], поскольку существуют многочисленные свидетельства об убийствах женщин, в том числе и беременных, совершенных в апреле 1994 г. Здесь, безусловно, срабатывал второй стереотип, разъедавший сознание хуту, который можно охарактеризовать как некий «комплекс неполноценности». Среди многих из них – как мужчин, так и женщин – было распространено убеждение, что женщины тутси более красивы, чем женщины хуту, и что они презирают мужчин хуту. То, что это представление пытались опровергнуть даже «Десять заповедей хуту», еще раз доказывает, как глубоко оно укоренилось. Для участников геноцида стремление унизить женщин тутси объяснялось не только желанием победителей овладеть тем, что принадлежало «побежденным» мужчинам тутси, но и намерением отомстить за реальные или мнимые обиды, которые нанесли им прежде высокомерные тутсикази, и тем самым восстановить своеобразную «справедливость». «Никогда больше не спрашивайте меня, – заявил во время геноцида своим подчиненным бургомистр Табы Акайезу, – каковы на вкус женщины тутси»
[698].
Унижение женщин тутси приобретало самый изощренный в своей жестокости характер. Нередко их заставляли присутствовать при убийствах членов их семей мужского пола и даже принимать в них участие. В коммуне Таба интерахамве, захватившие семью одной женщины по имени Марселина, сначала убили всех взрослых мужчин, а затем раздели женщин догола и заставили их вырыть могилу для убитых. После этого они бросили в ту же яму детей и приказали женщинам закопать тех живьем. «Я никогда не забуду, – вспоминает Марселина, – как мой сын умолял меня не хоронить его заживо. Он попытался убежать, но его сбросили назад. А нас заставили засыпать яму землей… <вскоре> там не было уже никакого движения»
[699]. В коммуне Мусамбира (Гитарама) после резни мужчин тутси двумстам женщинам приказали закопать своих мужей, а затем погнали «голых, будто скот», в Кабгайи, принуждая их распевать по дороге песни интерахамве
[700]. «<Милиционеры> заставили нас, – рассказывает очень похожую историю женщина по имени Констанция, – похоронить мужчин, а затем взяли с собой на рынок в Кимане, а затем в Кибиризи. К тому времени все мы были без одежды, потому что они раздели нас донага»
[701].
