Даллэр выразил удивление по поводу таких действий: «Очень странно, – заявил он, – что РПФ провел этот рейд как раз тогда, когда мы пытались заключить перемирие, чтобы забрать этих людей оттуда»
[942]. Руководство РПФ ответило Даллэру, что оно не было готово ждать, пока ООН вывезет беженцев в их зону: «Если ООН хочет присоединиться к нашим усилиям, это хорошо. Но мы должны действовать сейчас. Людей убивают каждый день»
[943]. В отместку 17 июня солдаты и милиция напали на церковь Св. Павла и убили нескольких беженцев
[944]. Узнав об этом и предвидя штурм «Миль колин», Русесабагина позвонил префекту Кигали и попросил его не допустить нападения, но тот ответил: «Я ничего не могу сделать». После полудня интерахамве ворвались в отель, согнали 600 остававшихся там беженцев к плавательному бассейну, заставили встать на колени и поднять руки; расправа казалась неминуемой
[945]. Однако туда успел приехать Огюстэн Бизимунгу, который не допустил резни и выгнал милиционеров с территории отеля
[946].
20 июня удалось осуществить обмен 280 хуту из зоны РПФ на 280 беженцев из церкви Св. Семейства
[947]: «Толпы хлынули к ооновским грузовикам и автобусам у церкви Св. Семейства, куда банды милиционеров-убийц, обученных правительством, участили свои ночные визиты в связи с усилившейся осадой столицы. Правительственные солдаты толкали и били беженцев дубинами и заставляли ждать, пока не огласят их имена по списку. Многие люди, молодые и старые, умоляли солдат ООН, представителей благотворительных организаций и журналистов хоть как-нибудь выделить им место. “Пожалуйста, спасите меня. Я умираю здесь”, – кричал один мальчик. “Внесите мое имя в список”, – умоляла каждого проходившего мимо иностранца женщина с ребенком на спине. “Пожалуйста, я не могу спрятаться от них. Они найдут меня ночью”, – просил юноша. Один отчаянный малыш не более пяти лет от роду промчался мимо охранников и прыгнул в кузов отъезжавшего грузовика. Присутствовавшие захлопали»
[948]. В то же время молодые хуту бросали по грузовикам камни.
Однако 21 июня операции по эвакуации снова пришлось прекратить из-за возобновившихся боев и обстрелов. РПА все сильнее сжимала кольцо вокруг правительственной зоны, а интерахамве продолжали свои бесчинства. Они уводили тутси из церкви Св. Семейства, и те бесследно исчезали. Бывшая секретарша посольства США сообщила: «Здесь с субботы (с 18 июня. – И. К.) они [милиционеры] убили около 200 человек. Они спрашивают, какого ты племени. Они забирают людей из этого здания, из этой церкви. У них, членов правительственной партии, ружья, ножи и мачете, поэтому мы не можем дать им отпор. У нас нет оружия… Мой муж – хуту. Он не мог защитить меня. Он боялся, что они убьют и его. Я не знаю, где он… Я христианка. Я должна прощать»
[949]. Что же касается «Миль колин», то, видимо, под впечатлением провалившегося 17 июня нападения на отель власти согласились на эвакуацию в зону повстанцев всех находившихся там беженцев, которая была осуществлена в ночь на 22 июня
[950]. История «Миль колин» благополучно завершилась – все, кто укрывался в нем в те страшные два с половиной месяца, остались в живых.
Непрекращавшиеся бои не позволили МООНПР перевезти, как было запланировано, в Больницу короля Фейсала сирот и раненых из приюта Св. Михаила и часть пациентов госпиталя МКК, который в июне принимал в среднем каждый день по сотне новых раненых
[951]. Ооновцы смогли 27–28 и 30 июня отправить туда лишь 148 человек из госпиталя МКК
[952]. Не удалось, несмотря на ежедневные усилия Даллэра, возобновить и операции по обмену. Обстрелы кварталов, остававшихся в руках ВСР, становились все более интенсивными. Доставлять продовольствие и воду беженцам было всё труднее и труднее. 27 июля в церковь Св. Семейства, где все еще находилось 1,5 тыс. тутси
[953], попал снаряд, убивший пять человек
[954]. Однако развязка была уже близка. Ночью с 3 на 4 июля истощенные подразделения ВСР, интерахамве и большая часть жителей хуту покинули столицу, и 4-го ее заняли отряды РПА. Перед бегством группа пьяных интерахамве передала одну женщину тутси в госпиталь МКК: «Эта женщина – медсестра, – заявили они Гайяру. – Мы держали ее у себя последние несколько недель, чтобы она могла ухаживать за нами, если что-нибудь случится. Она – враг. Мы собираемся покинуть город и решили не убивать ее. Мы подумали, что она будет более полезна в вашем госпитале живая, чем мертвая».
Только теперь беженцы, более двух с половиной месяцев запертые в столице, избавились от постоянного страха быть убитыми в любой момент и обрели свободу. «В религиозном комплексе Св. Семейства – лагере смерти для приблизительно 2 тыс. беженцев тутси, которым угрожали экстремисты из милиции хуту, – сообщал корреспондент “Reuters”, – было ликование. Солдаты-повстанцы, большинство из которых принадлежат к племенному меньшинству тутси, обнимали друзей и родственников, давно считавшихся убитыми»
[955]. Однако столица, оставленная большинством жителей, представляла собой печальное зрелище. «Около 90 % из 350 тыс. обитателей Кигали, – писал в “Toronto Star” Пол Уотсон, – бежали или погибли, похоронены в массовых могилах, свалены в канавы на задних дворах домов или просто гниют до костей в выгребных ямах. Уцелевшие скрываются в нескольких лагерях для беженцев или прячутся на холмах, и только солдаты да дикие собаки, разжиревшие на человеческих трупах, проходят мимо массивов пустых домов»
[956]. Тем не менее жители стали постепенно возвращаться в Кигали, и город начал оживать: «До того как зимнее солнце встало, – давал мимолетную зарисовку новой столичной жизни корреспондент “Associated Press” Кристофер Макдугалл, – люди хлынули на улицы. Маленькие дети с тяжелыми узлами на своих головах, как у взрослых, остановились, чтобы помахать солдатам, а затем прошлепали мимо разрушенных и разграбленных лавок вслед за своими родителями… Через несколько кварталов девушки пели и смеялись, обнимая юных повстанцев тутси в кроссовках и разношерстном камуфляже, которых они называли спасителями этой центральноафриканской страны»
[957]. Но эта радость соседствовала с горем, ибо нередко вернувшиеся находили лишь развалины или тела погибших родных и близких. Один из них показал Макдугаллу общую могилу на заднем дворе своего дома, где были зарыты его брат и десятки живших по соседству тутси. «Мухи жужжали в гниющем воздухе, – рассказывал журналист, – они облепили две раздробленные ноги, торчащие из глины. Глина была черной от крови. “Может ли человек жить после этого?” – спросил он в слезах»
[958].
