Я вынырнул, натужно вздохнул и разлепил глаза.
— Скоты, не смейте портить мне шатер, — взревел четвертый мой ночной гость.
— Простите, командир, — смиренно склонил голову второй и бросил под ноги опустевшее ведро.
— Он заговорил? — властно вопросил командир вытянувшегося у полога шатра главного моего мучителя.
— Ждем вас, — неопределенно, глядя куда-то над плечом огромного увешанного железом воина, выдохнул тот.
— Обязательно было доводить его… — Сократор кивнул на мои штаны.
— Ругался, — радостно улыбаясь, выпалил первый.
— Кретины! — почти натурально огорчился предводитель. — Вот как теперь я покажу его Мирославу?
Покачав головой, здоровяк подошел ко мне и сложил руки на груди.
— Малыш ты как?
Мне было плохо. Все тело болело. Но пока этот прикидывался добрым, меня не били. Одно это уже примиряло меня с его существованием.
— Как твое имя?
— Арч, — свернувшаяся кровь слепила губы, так что речь вышла не особо внятной.
— Что он сказал, быдло? — рявкнул бугай на второго.
— Кажется, его зовут Арх, командир.
— Что ты делал в лесу, Арх?
— Смотрел на лагерь, — снова признался я.
— Зачем?
— Мне было любопытно.
Лесовик слегка улыбнулся и опустил глаза в пол.
— Почему ты был вооружен?
— В этом лесу не ходят без оружия.
— Чем же так опасен этот лес?
— Хозяева леса не любят чужих.
Я не солгал ни разу. Но Сократор почувствовал недосказанность.
— Ты живешь в этой деревне? Скажи кто из жителей твои родственники? Кто тебя может узнать?
— Я приехал из Ростока.
Воин повернулся ко мне спиной и обменялся взглядами со следопытом.
— Он не хочет говорить правду, — неожиданно зло выдохнул командир. — Продолжайте.
Любопытный ветерок лишь слабо шевельнул волосы, когда здоровяк вышел.
Следопыт взмахом руки остановил замахнувшихся было палачей.
— Идите отдыхать, — жестко приказал он. — Утром мы снимаем лагерь. И пришлите себе замену.
Истязатели торопливо выскочили на улицу, а следопыт вытащил из сапога мой нож и скользнул ко мне.
— Теперь Сократор меня не поймет. А мне это совсем не нравится. Клянусь Всеблагим, ты мне за это ответишь!
Он поддел застежки моей рубашки на животе и неторопливо повел остро отточенное лезвие к шее. Ветер открывающегося полога шатра заставил трепетать пламя факелов — вошел новый палач. Но чужак и не думал отвлекаться. Нож легко взрезал кожу на моей груди. Черта за чертой — кровь тонкими струйками сбегала мне на штаны.
Наконец, он положил ладонь на мою изрезанную грудь, резко придавил и провернул руку. Чудовищная, неудержимая, словно лавина, волна боли третий раз за ночь вышвырнула мое сознание из покинутого богами мира.
Очнулся от жажды. Купола провощенной ткани надо мной уже не было, и ласковое весеннее солнце вовсю жарило исходящую паром землю. Влажный ветер от леса силился помочь, да только ничего у него не выходило.
Рук я уже не чувствовал. Губы окончательно слиплись, и при малейшей попытке их раздвинуть голову простреливало болью. На груди — сплошная корка запекшейся крови… И пахло от меня так, словно ночь провел в выгребной яме, а не в шатре командира посольской охраны.
От лагеря остались лишь вкопанные жерди — опоры для палаток да черные пятна кострищ. Дружинники седлали лошадей.
— Воды, — собрав остатки сил, зажмурившись от вспышки в глазах, выкрикнул я.
Некоторые проходили совсем рядом, косились на меня, и ни один не потянулся за флягой.
— Воды!
Один их прохожих хмыкнул, подошел и, секунду повозившись с гульфиком, помочился мне на сапоги.
— На тебе водицы, заморыш, — с совершенно счастливой мордой, выдохнул он мне в лицо. — Смотри не захлебнись.
Часть охранников уже сидела на лошадях. Слуги складывали мешки с припасами на телеги. Отряд готовился выступать.
На невысокой, необычайно лохматой лошадке подъехал следопыт. Долго смотрел на меня, прикрывшись от солнца. Потом вытащил наполненный жидкостью кожаный мешок из седельной сумки и сунул горлышко мне между губ. В рот полилась слегка подсоленная студеная вода.
— Ты случайно не родственник ростокскому князю? — щурясь, спросил лесовик, убирая бурдюк на место.
— Нет, — дергать головой было больно. Пришлось говорить.
— Жаль.
Коняшка вяло обмахивалась длинным неопрятным хвостом от первых проснувшихся мух и переступала с ноги на ногу. Следопыт выпрямился в седле и, сложив руки на груди, смотрел куда-то вдаль, над головами суетящихся слуг.
— Жа-а-аль, — протянул он еще раз. — Знатный был бы повод…
Воины построились двумя колоннами. Телеги начали выкатываться на дорогу между ними.
— Что-то твой старший брат запаздывает.
— У меня нет братьев.
— Жаль, — резко выдохнул он и подобрал узду. — Ну, тогда — прощай, человечек из леса.
Задорно гикнув, следопыт сорвал лохматого конька с места. По широкой дуге, он объехал готовый к маршу отряд и скрылся на опушке леса. Пыль, поднятая его рывком, еще не успела осесть, как подъехал Сократор в сопровождении пары хорошо знакомых мне палачей. Спустя минуту, к ним присоединился четвертый — нарядно разодетый мужик на тонконогой, нервной кобылке.
— Это и есть ваш лазутчик? — брезгливо поморщившись, процедил он.
— Да, Мирослав. Лонгнаф поймал его в лесу у самого лагеря. Малец говорит — пришел из Ростока взглянуть на чужеземцев.
— Далековато завело паренька его любопытство, — засмеялся посол.
— Это точно, — искренне поддержал Сократор и нагнулся ко мне. — Ничего не хочешь добавить, малыш? Что-нибудь такое, из-за чего я должен был бы сохранить тебе жизнь…
Мое тело нашли бы через час. Через три часа о моей смерти узнал бы Вовур. К вечеру отряд, прошедший тысячи верст от Модуляр до Ростока, уже хоронили бы на опушке Великого леса. Ибо в противном случае через трое суток мои родичи там же хоронили бы Вовура. Было ли мне что сказать этому большому и сильному человеку? Поверил бы этот, закаленный битвами и путешествиями воин связанному щуплому парнишке в обмоченных штанах?
— Если хочешь встретить завтрашнее утро, ты меня отпустишь, — прохрипел я. И понял — не поверит. Неожиданно сильно захотелось жить.
Я изо всех сил сжал зубы. Чтобы предатель-язык не вздумал молить о пощаде.
— Отнесите его в лес, — вяло махнул рукой посол. — Прибейте гвоздями к дереву потолще…
