Олег изумился так, что рыжие брови поднялись на середину
лба.
— Я? Ты шутишь?
Он покосился на Томаса, рыцарь застыл с отвисшей нижней
челюстью, и вообще вид таков, словно его не то молнией в темечко, не то бревном
в затылок. Олег, закоренелый язычник, да чтоб не просто христианин, а среди
отцов церкви, святых людей?
— А что? — спросил прелат горячо. — Если даже
я, недостойный, и то занял высокое место и тружусь на благо нового мира, то ты,
который знает намного больше, умеет неизмеримо больше... почему ты не с нами?
— Потому, — буркнул Олег.
— Ты считаешь нас врагами?
Олег сказал с тоскливым отвращением:
— Ну вот, начинается это извечная песня недозрелых
религий: кто не с нами — тот против нас!., дураки. Я не с вами, я не с ними, я
ни с кем. Сам с собой потому что. У меня своя голова, и дорогу выбираю сам.
Никакой деревенский поп, да хоть Папа Римский, мне не указ. И вообще... слышал
я всю эту хрень из первых, как говорится, уст.
Прелат вскрикнул в ужасе:
— Не святотатствуй!
— Ну вот, — сказал Олег с мрачным
удовлетворением, — даже ты, заставший те времена, видевший все, даже как
пьяный Иисус блевал под смоковницей...
— Я этого не видел, — запротестовал прелат.
— Тогда видел, как блевал Павел, — возразил
Олег. — Павел напивался часто. И блевал всегда, у него печень слабая, а
пил, чтобы не обижать соратников. А блюющий Павел — еще хуже, чем Христос.
Иисус то, поэт, ему можно, сказал всего несколько фраз, да и те при записи
переврали, зато Павел создал само христианство, саму церковь, заложил все
дожившие доныне догматы... Ты видел, как все делалось, как делалось на самом
деле, а теперь ахаешь про святотатство?
Прелат, вначале смущенный, все же расправил плечи и
бестрепетно встретил насмешливый взгляд зеленых глаз.
— Ты мудр, — сказал он наконец со странным
сожалением в голосе, — но и ты не все понял... Мне жаль тебя, Разрушитель.
— И чего же я не понял? — поинтересовался Олег с
издевкой.
— Блевала плотская часть Павла, — сообщил прелат с
мудрой печалью в интонации. — А душа трудилась над созданием незримого
Божьего Храма на земле, который назвали церковью. Это вы, язычники, целиком из
плоти, потому что у вас нет души, вы — сама плоть, а мы, христиане, терзаемы
тем, что наши чистые души, полученные от Бога, заключены в грязные похотливые
тела животных. Но мы боремся с зовом плоти, а вы... вы даже не понимаете, что
вы еще не люди!
Он разгорячился, морщинистое лицо помолодело от прилива
крови, глаза засверкали праведным гневом.
Томас поглядывал на язычника с ужасом и все порывался как-то
сказать прелату, что вообще-то он не совсем такой уж и пропащий, иногда
временами в хорошую погоду он ведет себя почти как христианин, так что
вообще-то...
— Зов плоти, — ответил Олег с зевком, — самый
мощный зов. И ничто его заглушить не может... надолго. Вот наш рыцарь только
что хотел безумно жрать... и сейчас захотел снова, как только я напомнил. Так
что люди делятся на тех, кто это признает, и на тех...
Прелат прервал горячо:
— Все люди делятся на две категории: одни хотят, чтобы
жить стало лучше, а другие — чтобы жить стало лучше им. Первые — это христиане.
Я имею в виду настоящих христиан. Вторые — это...
Он запнулся, долго не мог подобрать определение. Олег
спросил саркастически:
— Слов не хватает?
— Напротив, — признался прелат, — слишком
много. И все очень... красочные. Словом, мягко говоря, имя им — легион. Они
сами придумывают для себя высокие слова, за которыми прячут пустоту. Вы оба не
из их числа, так почему ты все еще не в числе христиан?
Олег ответил саркастически:
— Наверное, потому, что, в отличие от вас, прелат, я
видел, из какой дури и какого дерьма это христианство зарождалось. И сколько
там было грязи, предательства, жестокости. Впрочем, ты тоже на это смотрел,
но... не видел. А я вот ничего не упускал. И память у меня хорошая, потому что
я злой.
Томас, не в силах стоять и слушать, как дерзновенный язычник
смеет возражать святейшему посланнику самого Папы Римского, вскочил и пошел
вдоль стен, щупая каменные глыбы, способные выдержать как бомбардировку из самых
больших катапульт, так и удары могучих стенобитных машин.
Прелат мерно кивал, но, когда Олег умолк, спросил спокойно:
— Ну и что? Все люди из глины и грязи. Но одни так и
остались ею, а другие... стали христианами. Мы храним и раздуваем огонь,
зажженный Господом в наших душах. И когда-нибудь выжжем в себе грязь и станем
целиком из огня и света.
Олег скептически хмыкнул, но прелат смотрел серьезно и очень
торжественно.
— А тебе не приходит в голову, — спросил
прелат, — что это противоестественное воздержание для человека, над
которым ты потешаешься, что-то дает человеку?
Олег буркнул:
— Это дает ему время заняться чем-то дельным.
Прелат покачал головой.
— И это тоже, но этого мало.
— А что еще?
Прелат вздохнул.
— Он становится другим человеком. Первых христиан
вообще называли сверхчеловеками, ты это знаешь. И дело не в названии. Человек,
умеющий сознательно подавлять свои животные порывы, уже выше тех, кто поддается
им по первому зову. А человек, поставивший перед собой недостижимо высокую цель...
о, это и есть уже новый человек!
Олег фыркнул, всем своим видом выразил несогласие, хотя
мелькнула опасливо мысль, не переиграл ли, все-таки возражать против очевидного
глупо, а он вроде бы не старается выглядеть так уж глупо.
На впалых бледных щеках прелата выступил лихорадочный
румянец, глаза горели неестественным блеском. Да он счастлив, мелькнуло в
голове Олега, может полемизировать, спорить, доказывать, оттачивать доводы.
Дорвался: здесь, в монастыре, по сути, и поговорить не с кем, все слушают,
раскрыв рты.
Он с вялым интересом наблюдал, как прелат, воспламеняясь все
больше, придвинулся к нему вместе с креслом.
— Скажи, Разрушитель, разве не церковь создала
подлинную философию истории? Ведь во все времена и у всех народов был сперва
золотой век, когда все люди — красивые и замечательные, не было ни войн, ни
болезней, затем пришел век серебряный, чуточку похуже, с разными конфликтами.
Затем — медный, когда начались войны, а людей стали убивать во множестве, а
теперь вот век железный, самый кровавый и гадкий, когда все люди превращаются в
зверей, убивают, воруют, грабят...
Олег хмыкнул.
— Ну и?..
— У всех народов, — напомнил прелат, —
подразумевалась деградация человечества. У всех! Даже Геродот, которого
называют отцом истории, даже тот считал, что история всего лишь бегает по
кругу, как конь на веревке во дворе. И только наша церковь утверждает, что,
несмотря на всю скотскость человека, мы можем и должны прийти... нет,
построить!., именно построить золотой век, которого никогда не было. И вот мы,
христиане, построим! Ты не мог не читать «О граде Божьем» Блаженного
Августина... не так ли?
