Он заставил себя думать о другом, но это засело. Впервые
ощутил какую-то смутную связь с тем, что плел калика насчет простонародности
старых богов. Могучих, сверхмогучих, но простонародных.
Из лунного света выступил и приблизился дворец из крупных
блоков мрамора. К массивным воротам из чистого золота, на которые больно
смотреть, с величавым достоинством поднимаются широкие ступени. По обе стороны
ворот огромные каменные львы, на всадников взглянули с холодным равнодушием.
Англ сделал небрежный жест дланью.
— Южные...
— И что там?
Англ в великом презрении изогнул губы.
— Изнеженные, сытые, богатые... Мясо для наших мечей!
Мы готовим отряд, но пока ворваться не удается. Защита чересчур сильна. Но ты —
из мира живых, тебя впустят. Отдохни, заодно рассмотри, как у них там
запираются ворота... И вообще, что там за дополнительная охрана внутри.
Томас в сомнении смотрел на великолепный дворец, но сильная
рука предка похлопала по спине настойчиво. Томас вздохнул и направил коня вверх
по ступенькам.
Когда уже подъехал к воротам, снизу донесся довольный голос:
— Моя кровь в этом викинге! Не слезая с седла...
Томас оглянулся, но Англ, помахав ему, повернул коня и
унесся в сумрак.
У закрытых массивных ворот Томас огляделся украдкой,
чувствуя себя глупо: не видно привратников, а самому пытаться открыть —
унизительно, взял копье в руку и, перевернув тупым концом вперед, собрался
стукнуть в ворота. Едва копье приблизилось, створки распахнулись с такой
торопливостью, словно и не тяжелые ворота, а двери собачьей будки.
В абсолютной тишине копыта стучат неестественно звонко.
Вообще-то на коне в любой храм — свинство, но это же язычники, а попирая чужие
святыни — утверждаешь свои, и Томас смотрел надменно и сурово, готовый дать
немедленный отпор всему, что промелькнет даже мимо. Или даже догнать и дать
отпор.
Впереди медленно открывается длинный бесконечный зал или
множество залов, Томас не понял, длинными рядами выстроились колонны, то ли
поддерживая свод, то ли отделяя один зал от другого. Тягостное ощущение
бесконечности заползло в душу и не оставляло всю дорогу, пока конь с грозным
цокотом копыт нес его по широким плитам мрамора мимо этих чудовищно массивных
колонн, явно возводили их не люди.
Все серое с недобрым красноватым оттенком, других цветов
нет, Томас ехал совсем угнетенный, конь пофыркивал и прядал ушами. Между
колоннами блеснул свет, донеслись веселые женские голоса, а потом даже плеск,
словно в озере резвится крупная рыба.
Открылся большой, ярко освещенный зал. Горящие факелы торчат
из стен, а в массивных светильниках горит душистое масло, Томас сразу узнал
знакомые восточные благовония, придержал коня. За колоннами открылся круглый
бассейн, края инкрустированы цветной плиткой, трое обнаженных девушек плещутся
в прозрачной воде, Томас успел увидеть даже их ступни на голубых плитках,
которыми вымощено дно.
Еще пятеро сидят на краю бассейна, свесив ноги в воду,
беззаботно хохочут и брызгают водой. По ту сторону бассейна накрытый стол, за
ним длинное и широкое ложе с множеством подушечек. Томас остановил коня, но
одна из девушек услышала цокот копыт, оглянулась, вскрикнула не столько
испуганно, сколько удивленно.
Томас церемонно поклонился, чувствуя себя очень глупо, в
побитых доспехах, с копьем в руке.
— Милые дамы, — пробормотал он неуклюже, — вы
имеете дело с рыцарем, который знает толк в сохранении женской чести и
добродетели, так что не пугайтесь, я сейчас удалюсь... И заверяю вас, никого из
вас я не видел и при встрече не узнаю...
Пока плескавшиеся в воде спешили к бортику, те пятеро, что
сидели на краю, вскочили с легкостью козочек и бросились к нему. Томас
растерянно улыбался, раскланивался, его коня окружили смеющиеся удивленные
лица, он слышал только веселый щебет, радостные восклицания, потом ласково, но
настойчиво потащили с седла.
Он с некоторым недоверием покинул седло, коня тут же увели,
а женщины, окружив его, с веселыми возгласами пытались снимать с него тяжелые
доспехи. Он сразу ощутил себя легче, но когда одна потянулась к копью, сказал
предостерегающе:
— Осторожно. Такое оружие слушается только хозяина.
Она отдернула руки, всмотрелась в копье внимательнее. Глаза
стали круглыми, как у испуганной птицы.
— Неужели... это то копье, что было в Дереве?
— То, — ответил Томас с неловкостью.
— Так вы...
— Это было нетрудно, — заверил Томас.
Женщины защебетали громче, его теребили, дергали,
поворачивали, телу становилось все легче, и вдруг он увидел, что доспехи
аккуратной горкой сложены на краю бассейна, и одна из женщин начинает отмывать
с них кровь и грязь, просто замечательно, но ласковые руки с той же
настойчивостью начали сдирать с него свитер, рубашку...
Когда тонкие пальчики ухватились за его ремень, он
перехватил руку красотки, что даже язык высунула от усердия, пытаясь
расстегнуть огромную металлическую пряжку, что одновременно служит и добавочной
пластиной панциря на таком уязвимом месте.
— Погодите, — сказал он, — погодите, юная
леди. Я не совсем хорошо знаю порядки в этом дворце, но я сомневаюсь, что ваш
супруг... или отец позволяет вам такие вольности с незнакомцами. А я со своей
стороны не хочу показаться неучтивым и неблагодарным гостем.
Женщина в удивлении подняла голову. На Томаса взглянуло юное
чистое личико с румяными щечками и очень пухлыми губами, похожими на созревшие
вишни. Глаза расширились, она всматривалась с таким недоумением, словно
отказывалась понять его слова.
— Отважный воин, — произнесла она наконец очень
тихо, щечки заалели ярче, — для нас всех большая честь омыть твои раны,
умастить лучшими маслами... Отдохни, ты должен набраться сил для новых
подвигов!
— Это да, — согласился Томас гордо, — я
такой, мне только подвиги подавай. Но штаны с меня не надо, какой же это
подвиг?.. Хотя вас здесь двенадцать... нет, даже четырнадцать, это дело
меняет... но вообще-то я христианин, а к тому же рыцарь, который должен аки
столб недвижимый на страже христианской целомудренности и девичьей
стыдливости...
Целомудренные и стыдливые мягко, но настойчиво увлекали его
к ближайшему ложу. Одна из юных женщин примчалась с большой золотой чашей,
густая маслянистая жидкость едва не выплескивается через край. Томас потянул
ноздрями, запах знаком с тех времен, когда Готфрида Бульонского серьезно ранили
в грудь и сам бесстрашный сын Мелик-шаха Бейкайрук под видом простого лекаря
проник в лагерь крестоносцев и вылечил почти безнадежную рану своего противника
таким вот драгоценным зельем.
— Ну, — сказал он, — это дело другое, это
можно... Я всегда готов полечиться в свободное от подвигов время, если для
этого не нужно ничего.
