— Да, — ответил сэр Торвальд, он смотрел на Яру с
великим уважением. — А подумать только, из какого медвежьего угла... Гм,
да-да, ее княжество больше не только нашего королевства, но и всей Британии,
отсюда и величие тамошних князей... Дорогая Яра, я клянусь, что вы будете
окружены всем почетом, который заслуживаете, и никто и ничем не заденет вашей
чести! Порукой тому мое слово, и потому даю торжественный обет...
Яра быстро прервала:
— Достаточно обетов!.. Я нисколько не сомневаюсь, что
мои права здесь будут соблюдены. Позвольте мне еще раз обнять мужа...
Олег наблюдал со снисходительной усмешкой, в голове вертятся
разные мысли, звучат разные голоса, спорят, все добывают истину, он уже
научился следить за этим процессом несколько отстраненно, влезая только в
критических случаях, когда уж совсем уйдут в сторону, а то и вовсе заспорят о
бабах, на эту тему соскальзывают всегда почему-то с необыкновенной легкостью.
Он взобрался на коня спокойный и равнодушный, замок этот ему
такой же, как сотни других, ничего родного, а деревья везде одинаковые. Томас
вскинул руку, далеко у привратных башен заскрипел ворот, лязгнули и завизжали
цепи.
Тяжелая решетка из толстой закаленной стали медленно
поползла вверх, открывая дорогу из замка.
Глава 10
Олег посматривал на Томаса искоса, стараясь, чтобы тот не
видел пристального взгляда, иначе сразу же спина еще прямее, взгляд тверд и
решителен, суровые складки у рта, готовность ответить ударом на удар, даже если
этот предполагаемый удар только предполагаемый, но все равно отвечать нужно
сокрушительно. Правда, и в остальное время Томас все так же тверд и
непреклонен, и только в редкие мгновения его можно увидеть таким, какой на
самом деле: ребенком в теле взрослого человека, иногда восторженным, иногда
растерянным и даже испуганным, но изо всех сил старающимся не выказать ни
страха, ни растерянности, ни какой-то другой слабости, семь самых худших из
которых вообще названы смертными грехами.
Другой мир, напомнил себе Олег. Мир, в котором человеку
отказано в праве быть естественным. Мир, в котором человек должен быть таким,
каким он... быть должен. И потому Томас, входя даже в пустую комнату, держится
так, словно вдоль стен сидят незнакомые рыцари и смотрят на него очень
внимательно. Так же точно ведет себя и женщина благородного сословия: хоть
дома, хоть на прогулке держится так, будто на нее смотрит множество людей.
Мир обетов, если можно так сказать. Впрочем, почему нет?
Ведь этот рыцарский мир — мир обетов. И не только рыцарский: все сословия дают
клятвы и призывают Господа в свидетели, что выполнят то-то и то-то или сделают
то-то и то-то. От короля и до последнего простолюдина люди соблюдают посты в
определенные дни, а что это, как не демонстрация власти духа над плотью?
Кроме частных обетов, существуют еще и общие. Как, скажем,
предприятие, вызванное благородным порывом освободить Гроб Господень от
неверных. Тысячи и тысячи рыцарей, а также других людей, благородного и
неблагородного сословия, давали обеты отправиться в Святые Земли и пролить
кровь в сражениях за правое дело, первыми ворваться во вражеский лагерь или
через пролом в крепостной стене, водрузить знамя на башне или на замке
противника. Все соревновались в обетах, которые ничего им не принесут, как
сказал бы человек предыдущего мира, только раны, увечье, а то и смерть, зато
имеют целью пользу Отечества, церкви, победы Запада над Востоком.
То, что Яра, согласно рыцарским обычаям, повязала Томасу на
шею свой платок, по нынешним меркам, почти ничем не обязала и не затруднила ему
жизнь. Во всяком случае, на взгляд Олега, с платком на шее ничуть не
обременительно, а в ряде случаев даже полезно: когда едешь по лесу, за воротник
не сыплются сосновые иголки и всякий сор, всегда есть чем вытереть потный лоб,
а в гостях — высморкаться.
Другое дело, что большинство рыцарей налагают на себя куда
более строгие ограничения: не смотреть левым глазом, пока не будет выполнен
обет, носить на ноге цепь, стальной браслет на руке, черные ожерелья или что-то
еще, причиняющее неудобства. Собственно, это все та же борьба с плотью и
возвышение духа, так ярко и отчетливо проявившиеся в этой ветви развития
цивилизации: аскеты демонстрируют волю и силу духа тем, что не моются по десять
лет, не стригут ногти и волосы, отшельники — что живут в пещерах и питаются
медом и акридами, а рыцари — что сражаются за честь, справедливость, а никак не
за личную выгоду, как было в прошлых цивилизациях.
Конечно, сволочей и хапуг предостаточно и в этом мире, но
они как бы вне закона, во всяком случае, здесь осуждаемы алчность, похоть,
корыстолюбие и прочее, прочее, смотри семь смертных грехов и семьдесят просто
неприличных для достойного человека грехов и грешков.
Томас тоже поглядывал на Олега, тот едет слишком уж
погруженный в думы, а ведь столько пережито, только что расстались с такими
женщинами, есть о чем почесать языки...
Он вздохнул, напомнил себе, что он — крестоносец, а не чесун
языка, пустил коня рядом и, считая удачным моментом наконец-то обратить
язычника в истинную веру, заговорил о таинствах, о Божьих знаках и
предначертаниях, о самой сути веры Христовой.
Олег слушал невнимательно, видно, что не расстается со
своими мыслями, наконец, ответил коротко:
— У Бога нет религии.
Томас поперхнулся от великого возмущения, долго кашлял, Олег
дотянулся и стукнул кулаком между лопаток. У Томаса потемнело в глазах, он
ткнулся лицом в конскую гриву. Когда кое-как прокашлялся, прохрипел:
— Язычник! Когда нет доводов...
— Это у христиан занял, — возразил Олег. —
Это у вас, чуть что — сразу в рыло!
— У нас дискуссии!
— Да, — согласился Олег, — видывал я эти...
дискуссии. Особенно между катарами и арианами. Между альбигойцами и пуригонами
тоже нехилые. И все из-за того, что Богу не хватает стойкости характера. Да еще
и твердых убеждений. Ему следует быть католиком, арианином или альбигойцем, да
неважно кем еще, все равно, — но не стараться поспеть сразу всюду.
Томас хватал ртом воздух, как выброшенная на берег рыба.
Лицо посинело от чудовищного богохульства, и в то же время не мог ответить
достойно, калика уел, ткнув в очевидные разногласия между церквями, диоценами и
даже епархиями.
Он покрепче стиснул древко копья, поклявшись себе, что это
не последний разговор. Христианин не может позволить, чтобы ему было хорошо, а
ближний страдал во тьме неверия и невежества. Калика еще услышит от него
пламенные слова о Творце, которые прольют свет в его мохнатую душу!
Олег про себя посмеивался, краем глаза наблюдал за
исполненным благородного негодования рыцарем. Сколько помнит этого кривляку,
всегда держит спину прямой, нижнюю челюсть выдвинутой, а взор снисходительно
любезным. Никогда не позволяет другим увидеть себя таким, какой он на самом
деле...
Мелькнула ироничная мысль, а какой этот рыцарь на самом
деле? Может быть, какая-нибудь редкая сволочь? Да еще со склонностью истязать
детей и мучить женщин?
