Томас наклонился к нему.
— Ты можешь говоришь?
Несчастный смотрел отчаянными глазами, из них выкатывались
крупные слезы, омывая пересыхающую роговицу. Похоже, он не мог даже моргнуть.
— Ладно, — сказал Томас, — исповедуйся...
хотя бы мысленно, и Господь тебя примет в объятия... может быть. Во всяком
случае, шанс есть. Будь только искренен!
Выждав минуту, он вытащил меч и вонзил острие в горло. Кровь
хлынула струей, Томас провел ладонью по лицу убитого, опуская веки, прошелся к
остальным, все мертвы, прочел заупокойную молитву. Мелькнула мысль вырыть
могилу и похоронить по-христиански, но руки едва подняли меч, чтобы вложить в
ножны, куда уж рыть могилы. Да и подлое это сословие, для благородного пришлось
бы стараться, а хоть для Господа все люди одинаковы и равны, но, как объяснял
полковой прелат, имеется в виду, что даже самый низкий простолюдин подвигами
может завоевать рыцарское звание и стать знатным сеньором. Также простолюдин
может стать архиепископом или даже Папой Римским, может стать профессором
богословия, все может... но эти не стали. И хрен с ними.
Калика спал, Томас сел, прислонившись спиной к дубу, и
строго напомнил себе, что он должен бдить, ибо, как выяснилось, калика повоевал
даже больше, чем он, только не бахвалится. Надо бдить и охранять сон
благочестивого отшельника...
Он очнулся от сухого потрескивания угольков, запаха жареного
мяса. Костер уже прогорел, калика любовно поворачивал насаженные на прутики
ломти мяса, захваченные из гостиницы, то ли разогревал, то ли поджаривал
заново.
Томас пробормотал виновато:
— Прости...
— Да все хорошо, — ответил калика. — Я
посмотрел коней, живучие... Уже отъелись, отоспались. Сказано, гунны. Нашим бы
неделю отдыхать... Ты как, готов в дорогу?
— Позавтракать бы, — напомнил Томас.
— Это само собой, — согласился калика. — Ты
вчера нагулял аппетит, нагулял!
— Тебе бы так нагуливать, — буркнул Томас. Он
пошевелился, прислушался, лишь отголоски вчерашней боли, тело избавляется от
зверских ушибов ускоренно, видит, что отдыхать не дадут. — А что насчет
колдунов?
Калика посмотрел на него удивленно:
— Каких?
— Ты с кем-то дрался на турнире, — напомнил Томас.
— А-а-а... не на турнире, а во время турнира. Это
только простой народ думает, что самое интересное — на сцене. На сцене только
то, что показывают, а за сценой — что на самом деле. Я кое-что ощутил еще во
дворце Гаконда... Он не догадывается, что дело куда серьезнее. И опаснее.
Томас насторожился, прутик с кусочком мяса замер в его руке.
— Что там?
— Темное колдовство, — сказал Олег
буднично. — Правда, неявное, ему мешал архиепископ. Но на турнир ни один
священник не пришел, вот там-то и...
Он вгрызся крепкими зубами в истекающее соком мясо, застонал
от удовольствия. Пальцы заблестели от жира, он причмокивал от удовольствия,
мол, язычнику можно чревоугодничать, ему ничего не будет, языческие боги сами
не прочь пожрать вволю, выхлестать бочонки вина, а потом еще и подгрести под
себя бабу. А нет бабы — сойдет и любая животина. Вот Зевс даже рыбами и
пернатым миром не брезговал.
— И что? — спросил Томас.
— А ничо, — ответил Олег с набитым ртом. —
Ничо у них не получилось. Хотя пытались, пытались... Но вот что не зело борзо,
так это совпадение.
— Какое?
— А никакой магии и близко не было, — ответил
Олег, — пока ты не переговорил с Гакондом. Да и то не сразу. Сдается мне,
дело нечистое...
Томас сказал раздраженно:
— Конечно, нечистое, магия! Но мы при чем?
— А при том, что тобой заинтересовались только тогда, как
король выписал тебе грамоту на все те земли, откуда идет Черная Язва. До этого
ты ну никого не интересовал!.. Я и сейчас не понимаю, кого ты мог
заинтересовать... на мой взгляд, ты совсем неинтересное существо, но поди ж ты,
нашлись такие...
Он обгрызал косточку, затем раздались мощный хруст и
ужасающее сопение, это калика перекусил берцовую кость и высасывал костный
мозг. Томас поморщился, даже огляделся украдкой, не видит ли кто из приличных,
что он рядом с человеком, который ведет себя так непосредственно, что
свойственно только животным и простолюдинам.
— Знаешь ли, — сказал он высокомерно, — не
тебе судить о моей интересности. Впрочем, ты можешь судить тоже, никто не
запрещает, но у благородных людей несколько другие критерии интересности.
Олег сказал хладнокровно:
— Мне благородными не показались.
— Их могли послать благородные, — сказал Томас
строго.
— Благородные? — переспросил Олег. — Ах да,
ты о родословной...
Он швырнул мелкие остатки кости в кусты, поднялся. Томас
поспешил встать тоже, непозволительно, чтобы простолюдин оказывался крепче и
выносливее, шагнул к коням, тяжелые седла устроились под деревом, по ним
ползают муравьи, а проворные паучки уже пытаются строить ловчие гнезда для мух.
День за днем ехали между холмами и по долинам, дорога часто
ныряла в лес, Олег обычно брал в руки лук и внимательно осматривался, ноздри
раздуваются, как у волка, все слышит и чует, Томас поначалу вообще не снимал
доспехи, а когда дорога шла через лес, еще и надевал шлем, даже опускал
забрало, потом махнул рукой, кто станет нападать на двух мужчин, и буквально в
тот же день за спиной шелестнуло, посыпались срезанные листочки. Длинная стрела
вонзилась чуть ниже шеи.
Еще две стрелы звякнули по панцирю. Он заорал больше от
оскорбления и неожиданности, чем от жгучей боли, и, выхватив меч, ринулся в ту
сторону, откуда прилетели стрелы. В кустах затрещало, дважды мелькнули фигуры в
зеленом, дальше их скрыл бурелом, через который не проберется и белка.
Выругавшись, он вернулся, Олег исчез, Томас попытался
достать застрявшую стрелу, он чувствовал, что ранен серьезно, но еще больше
дергался от чувства вины перед каликой, предупреждавшим же...
Через четверть часа кусты затрещали, на дорогу выметнулся
храпящий конь, Олег спросил с беспокойством:
— Как ты?
— Царапина, — сказал Томас виновато. — Как я
после подвигов в Сарацинии совсем потерял бдительность? Мол, в родной стране...
Кто стрелял?
— Разбойники, — буркнул Олег. — Кто ж еще.
Догнать не удалось, они в лесу бегают быстрее. Да и завалы везде, коряги...
Ого, ничего себе царапина! Если наконечник зазубренный...
— Зазубренный, — подтвердил Томас с
неловкостью. — Я уже пробовал тащить.
Пришлось у ближайшего ручья устроить привал, Олег промыл
рану, наложил живицу с ближайшей березы, плотно замотал шею чистой тряпицей.
Томас раздраженно потрогал повязку.
