— Практичный народ, — сказал Олег громко и ни к
кому не обращаясь. — Сперва в дурные головы ударила романтика: ах-ах, доблестный
рыцарь добыл в Святой Земле мечту всех христианских стран — Святой Грааль,
пронес через чужие страны и доставил в Британию!.. Слава герою, слава...
давайте посадим его на трон. Тем более что предыдущий король выказал себя
редкостным дураком и свиньей, за что и был умерщвлен. И вообще утащен в котел с
кипящей смолой. Потом, пока мы бродили по аду и небесам, подумали, отрезвели,
снова подумали и решили, что во главе королевства все-таки нужно ставить не
самого лучшего по рыцарским или еще каким доблестям, а...
Он задумался, Томас зыркал молча, Яра поинтересовалась
ледяным голосом:
— Кого же?
— Умеющего управлять, — ответил отшельник, хотя
было видно, что пытался отыскать более емкое слово. — Томас честен и прям,
а для правителя — это хуже, чем дурость, это отказ от гибкого управления.
Честный и отважный человек во главе королевства быстро зальет его кровью, это
уже проверено...
Томас прорычал, не поворачивая головы:
— Во имя Христа — можно.
— А когда убивают вместе с грешниками и
праведников? — спросил Олег.
Томас ответил с достоинством:
— Господь не дурак, разберется, кто свой, а кто чужак.
Отшельник нахмурился, что-то вспоминая, хмыкнул.
— Все верно, он же целиком сжег Содом и Гоморру, хотя
там не все были... неправильные. Не чикался, а взял и сжег, молодец. Лес рубят
— щепки летят.
Томас нахмурился, показалось кощунственным, что язычник так
это снисходительно одобряет действия Господа, словно бы покровительственно
похлопывает по плечу, а то Господь ждет не дождется, что же этот дикарь скажет:
вдруг да не сочтет его поступок правильным, какой ужас, как жить?
Олег привстал в стременах, Лилит попыталась дернуть его
вниз, но отшельник остался недвижим, как высеченная из камня вместе с конем
глыба, всмотрелся внимательно.
— Хорошо бы, — сказал он неожиданно, —
маленький отдых...
Томас удивился:
— Вон за той рощей уже мой родовой замок! Там и
отдохнешь, служанки тебя еще помнят.
Он покосился на Лилит, прикусил язык. С демоницей вряд ли
проклятому язычнику, гореть ему в огне, будет время для служанок.
Олег хмурился.
— Да что-то не по себе. Такое ощущение, что подобное
уже было. Приедем, а там все разграблено, дядя и отец в темнице, Пенелопа ткет
саван, а...
Голос Яры был тих, но проник в их неспешный разговор, как
острое лезвие мизерикордии:
— А кто эта Пену... пены... лоппа?
— Да это я так, — сказал Олег, защищаясь, —
припомнилось некстати. Томас ее не знает.
— А она его?
Лилит хихикнула в ухо Олегу. Олег задумчиво посмотрел на
Томаса, словно колеблясь, сказать правду или прикрыть друга, наконец ответил с
некоторым сомнением:
— И она... гм... тоже. Как следует. Я говорю, не
нарваться бы. Лучше отдохнуть под вон тем деревом, обдумать положеньице.
Томас метнул злой взгляд, в самом деле язычник умничает
некстати, Яра не понимает аллегорий, как любая женщина, к тому же красивая, а
значит, вообще ничего не понимает, такую только в королевы или по меньшей мере
в благородные хозяйки древнего замка. Она еще припомнит ему эту Пенелопу, хотя
язычник брякает, не думая, что брякает, это у него мысль так зигзагами, как слепоглухая
змея, хотя он наверняка думает, что его мысль подобна все освещающей молнии.
Он повертел головой из стороны в сторону, металл доспехов
поскрипывал мягко и успокаивающе, словно сонный жук-дровосек грыз дерево,
наконец, рука в латной рукавице указала перстом в сторону.
— Под вон тем золотым грабом, благословленным деревом,
и отдохнем. И помыслим, что делать дальше.
Олег кивнул, но уточнил:
— Под ясенем тень гуще.
Рыцарь отшатнулся так, что железо звякнуло и заскрежетало,
будто он вместе с конем катился по ступенькам с башни Давида.
— Ты что? Это же проклятое дерево!
— Разве? — удивился калика. Он с сомнением оглядел
приближающийся здоровенный ясень, высокий и раскидистый, с могучей
листвой. — По мне, так твой граб заморыш дальше некуда.
Томас потряс дланями, словно Аарон, призывающий небо в
свидетели. В синих глазах полыхнул гнев, желваки вздулись и застыли, крупные и
рифленые.
— Сэр калика! Этот проклятый ясень — единственный, кто
не поклонился Пресвятой Деве, когда шла через лес и смотрела, куда бы зацепить
люльку с младенцем. Ну, с этим, которой потом рыбой кормил, манну с неба...
нет, манну другой Иисус, прозвище запамятовал. Все деревья поклонились, а ясень
не поклонился! Гордый, значит. Вот она его и прокляла! А граб, видать,
поклонился ниже других, чтоб ей легче было зацепить за сучок люльку.
— Хорошее дерево, — одобрила Яра. — Доброе.
— Угодливое, — сказал калика, и нельзя было понять
по тону, одобряет или осуждает. — Вовремя подсуетилось.
Томас спешился подле граба, подал руку Яре, преклонив
колено, и она сошла как положено благородной даме: ступив на его колено,
опершись о плечо, голова гордо вскинута, нос задран, как у брянской козы, спина
прямая, в глазах лед и некоторая задумчивость, словно все еще пытается
вспомнить, не было ли, кроме Крижины, еще там кого-нибудь, не утаил ли МакОгон
каких-либо мужских тайн при отбытии на родину...
А могучий рыцарь уже с грозным грохотом, словно работали
дюжие молотобойцы, сбрасывал доспехи. Куча под деревом все росла, наконец Томас
стянул через голову и швырнул поверх груды железа пропотевшую вязаную рубашку.
Запах и от рубашки, и от могучего тела пошел победный, густой, вязкий. Из всех
щелей в толстой коре ствола в три обхвата в панике высунулись сяжки, судорожно
задергались, затем из дерева полезли жуки, сороконожки, пауки, заметались,
сбиваясь сослепу, помчались в разные стороны, натыкаясь на кочки.
Олег сдвинул плечами, сел рядом с подветренной стороны.
Гордый ясень, князь среди деревьев, по-рыцарски красиво и независимо раскинул в
десяти шагах от них зеленые ветви над ручейком, что выбегает у него между
корней. Крона так широка, что в густой тени поместится полк крестоносцев вместе
с конями.
— Ты ее зовешь милосердной? — усомнился он. —
Вот так в минуту раздражения, пусть даже устала до попов в глазах, проклясть
все ясени на свете?
Томас возразил:
— Но в колыбельке был сам Иисус!
— Ну и что? — спросил Олег. — Подумаешь. На
нем что, уже тогда было написано, какую лавину он сдвинет?
Томас начал злиться, Яра сказала мягко:
— Олег, дело не в том, кем станет ее ребенок. Для
матери — он самое ценное. Она за ребенка готова... не знаю просто на что! Она
еще и осину прокляла тут же, ты же знаешь? Потому что, когда ребенок насосался,
как паук, и заснул, все деревья замерли, чтобы не будить, а та дура продолжала
трепетать листьями.
