Вообще-то, если уж совсем честно, то одна только
христианская религия проявляет интерес к другим религиям, народам, культурам.
Остальным все по барабану, замкнулись в себе: хоть китайская, хоть индийская,
хоть все буддийские, вместе взятые. У них все нацелено на сохранение
статус-кво, все новое отметается, превыше всего — власть авторитетов.
Христианство полно любознательности ко всему окружающему миру, эту черту
вкладывали как непременное условие развития и выживания...
И если хоть когда-то китайский, индийский и прочие восточные
миры проснутся от спячки, то лишь после очень сильных толчков со стороны
агрессивного христианского духа, нацеленного на обретение нового, а не
сохранение старого.
Пир длился, длился, после холодных закусок долго подавали
различные блюда с горячим мясом. Все изысканно и очень умело приготовлено,
потом птицу, рыбу. Вина тоже сменялись, от простых белых до горячащих кровь
красных, куда явно добавили какие-то жгучие травы, Томас непрестанно твердил
про себя молитвы, ибо искушение поднимает голову, еще как поднимает, но дело не
только в согрешении, это Бог простит, он всепрощающий, а что-то более
серьезное, калика не зря посылает через стол предостерегающие взгляды.
Наконец слуги подали пироги, сдобные булки, мед и сладкие
напитки на меду. Гости распустили ремни, поглядывают по сторонам и друг на
друга благодушно, подобрев от обилия сытной пищи. Кувшины с крепким вином
исчезли, быстрые руки ставили на их место темное душистое пиво. Один из
пирующих, величественный седой вельможа, очень холеный и богато одетый, Томас
сразу решил, что этот никогда вообще не надевал доспехи, поднялся с кубком в
высоко поднятой руке.
— Дорогой герцог, дорогой Рихард!.. В вашем присутствии
вроде бы негоже поднимать тосты за ваше здравие, обвинят в лести, но я просто
не могу не сказать пару добрых слов в вашу честь...
Герцог кисло улыбнулся, словно неуверенный, что не издевка,
сделал понимающий вид, кивнул, однако у Томаса сложилось странное впечатление,
что и это умелая игра, роли распределены, даже если вельможа скажет грубость,
это будет нужная грубость, здесь все свои и свои изощренные правила, которые
трудно понять настоящему рыцарю.
Все кричали здравицу, герцог наконец поднялся с кубком в
руке. Все умолкли. Герцог поднял кубок и сказал проникновенным голосом:
— Вы помните, что совсем недавно мы были малым и слабым
поместьем. Однако вся наша гибкость проявляется в выборе сеньора, которому
приносим присягу. Нет-нет, если кто подумал, что отрекаюсь от короля, он
глубоко ошибается! Однако, будучи разумными и глубоко просвещенными людьми, мы
начинаем понимать, что не все догмы, которыми нас потчуют, верны. Больше я
ничего не скажу, пусть для вас будет пища для размышлений. Я же поднимаю кубок
за просвещение! И за того, кто за ним стоит!
К нему протянулось множество кубков, Томас протянул тоже,
почему не удариться краями кубков с хозяином в поддержку девиза насчет
просвещения, все верно, все хорошо, просвещение — это замечательно.
Олег, которому не дотянуться через длиннющий стол к знатным
господам, приятно улыбался и тоже поднял кубок. Зеленые глаза бросали быстрые
взгляды по залу, схватывая лица собравшихся.
Но Томас такие глаза видел у сэра калики только перед
трудным боем.
Глава 13
Томас продолжал оказывать галантные услуги соседке, что
медленно и упорно ломала его сопротивление, приноровившись к манере его защиты.
Он чувствовал себя крупной сильной мухой, которой мелкий паучок уже спеленал
крылья, а теперь неторопливо набрасывает липкие нити на лапы.
— И вообще, дорогой сэр Томас, — тянула она
медленно и нежно, глаза ее раскрывались все шире, и он тонул, тонул в
них, — любовь слепа, противиться ей невозможно...
— Любовь слепа, — пробормотал он пугливо и
посмотрел украдкой по сторонам, — но соседи все видят.
— Ах, — сказала она с непередаваемым
пренебрежением, — что они увидят нового?.. Для них всегда все одинаково. И
только для влюбленных все вновь и все иначе...
— Любовь — это все, — выдавил он из себя еще одну
подслушанную где-то мудрость, — но это все, что мы о ней знаем.
— Ах, — воскликнула она, — как интересно!
Скажите, скажите что-нибудь про любовь еще!
Он подумал и брякнул:
— Любовь добра, полюбишь и... бобра.
Она вскинула брови, оглянулась на грузного немолодого
рыцаря, который в одиночку ухомякивал молочного поросенка.
— Вы имеете в виду графа Винцельма?.. Или виконта
Мезебуля? Но у виконта в гербе не бобр, а сурок, только похожий на бобра, а вот
у графа настоящий бобер, только я его не любила, мы всего лишь развлекались в
его замке, в моем поместье, на дорогах и при гостях... Куда же вы, любезный сэр
Томас?
Томас поднялся, пробормотал, что у него что-то затяжелело в
одном месте, да не в том, а в кишечнике, нужно бы освободить место для
продвижения новых яств, торопливо выдвинулся из-за стола, поймав взгляд калики,
а когда проходил мимо, услышал негромкий голос:
— Ну и кто кого?
— Мы победили, — ответил Томас тихо. — Я
проиграл.
На выходе из зала столкнулся с вереницей слуг, все еще несут
нескончаемые пироги, торты, пирожные, всевозможные сладости, а в самом зале
толпа хорошо одетых и мордомордых слуг в почтительном ожидании прислушивается к
застольному шуму, похожему здесь на отдаленный рев прибоя, что то спадает, то
нарастает с новой силой.
Томас протолкался к выходу, на лестнице тоже снует
вверх-вниз роскошно одетый народ, богато живет герцог, ничего не скажешь, даже
внизу в холле не то чтобы толпились, но ощущение такое, что герцог насозывал
гостей то ли на великий праздник, то ли намеревается закатить какое-то
торжество, чтобы запомнили богатством и великолепием все соседи...
Он выбрался во двор, с жадностью вдохнул свежий воздух с
запахами конских каштанов, свежих помоев и ароматами выделываемых кож. Еще
приятно несет дымком из кузницы, там трудолюбиво стучат по железу, Томас
огляделся, чувствуя себя в этом огромном замке, как рыба в воде, ибо все здесь
создавалось под руководством опытного воина, все предназначено для защиты, и
другому опытному воину, особенно такому, который первым ворвался на башню
Давида, понятно назначение каждой башенки, каждой бойницы и каждого зубчика на
стене или воротах.
Если посмотреть на старый королевский замок, в котором
сейчас живет герцог, с высоты птичьего полета, он покажется четырьмя высокими
стенами, возведенными вокруг пустого места. Ровный массивный четырехугольник, а
внутри прилепившиеся к стенам множество домиков, в восточной части двора
конюшни, стрельбище, место для упражнений воинов, в западной — небольшой базар,
где местные умельцы выставляют свои изделия из железа и кожи, а взамен получают
от приехавших из сел крестьян мясо, рыбу, зерно, муку, сыр и все, чем богаты
села.
