— Нет уж, я так давно тебя искала, теперь не оставлю ни
на минуту. Посмотрим вместе.
Олег возразить не успел, насторожился. Земля слегка
вздрагивала, будто от лесного пожара мчится стадо лосей. Рука волхва потянулась
к посоху мага, который чаще служит боевой палицей. Томас поискал глазами
разбросанные доспехи.
Судя по конскому топоту, за рощей мчится в галопе на боевых
конях с десяток тяжеловооруженных рыцарей.
В их сторону.
Олег прислушивался к конскому топоту внимательно, словно и
по стуку копыт читает, как в открытой книге, лицо сосредоточенное, зеленые глаза
потемнели, словно изумрудные камни, на которые пала тень грозовой тучи. Томас
подтащил меч в ножнах, доспехи надеть явно не успевает. Яра отступила в
сторону, в ее руках появился лук. Лилит с интересом посматривала на мужчин,
Олег перехватил ее взгляд и покачал головой, в глазах укоризна, Лилит вздохнула
и развела руками.
Первые всадники выметнулись на полном галопе, за ними еще и
еще люди в железе с мечами в ножнах и щитами за спинами, которые так легко
перехватить в руку. Проскочив слегка мимо, развернули коней и направили их в
сторону отдыхающих под благословенным деревом.
Томас сказал с облегчением:
— Это же Конрад!
— Кто он? — потребовала Яра.
— Я его поставил вместо МакОгона.
Яра не опустила лук, в глазах все то же подозрение. Олег
одобряюще хмыкнул, в этом мире многое меняется при одном слухе, что кто-то
исчез, а кто-то возвысился. И далеко не все спешат, как велит Христос,
поддержать опального.
Всадники налетели с грохотом, окружили, передний торопливо
соскочил на землю, преклонил колено.
— Сэр Томас!., мы за вас беспокоились. Эх, да что там
беспокоились!.. Понятно же, что мы все думали и переживали, когда вы
отправились в такое... такое...
Томас не дал договорить, поднял, прижал к груди.
— Спасибо, дорогой Конрад. Спасибо. Как вы догадались,
что мы едем... да еще этой дорогой?
Конрад взглянул на Олега, на лице борьба чувств, сказал с
неохотой:
— Ваш дядя, благородный сэр Эдвин, каким-то образом
увидел.
Томас тоже покосился на Олега, в глазах замешательство, то
ли поблагодарить, что научил родню такому важному в защите замка свойству, то
ли вознегодовать, что проложил для его родни дорогу в ад на вечные муки.
— Э-э, спасибо, Конрад. Но, как видишь, у нас все
благополучно.
Конрад спросил с беспокойством:
— А почему остановились? Ваши кони не настолько устали,
чтобы не донести до замка... Что за кони, что за кони! На них хоть в
преисподнюю...
— А мы откуда? — буркнул Томас и махнул
рукой. — Просто мой друг, вы его уже знаете, любит размышлять именно под
деревом. Вот и остановились, чтобы помыслил.
Конрад оглянулся, на суровом лице воина отразилась
несвойственная людям в доспехах глубокая задумчивость.
— Тогда ему лучше отсесть под ясень?
Томас ехидно оскалил зубы.
— Я предлагал. Но ему все равно. Этот бесчувственный
гад не против Христа или Пречистой Девы, он... хуже того — к нашим святыням...
равнодушен! Что может быть отвратительнее? Ладно, дорогой Конрад, спасибо за
спешку, мы слышали, как вы гнали коней. Возвращаемся в замок!
Один из рыцарей спрыгнул и бросился к подаркам Аттилы, желая
почтительно подвести коня сюзерену, но жеребец так взглянул на него огненным
глазом, что неустрашимый рыцарь заробел и остановился. Томас, деликатно не
замечая смятения рыцаря, церемонно подвел коня к Яре, хоть и не королева, но
все равно благородная дама, она красиво поднялась в седло, а когда разобрала
поводья, Томас вскочил в седло своего коня.
Олег уже в седле, спину жжет жар соблазнительного тела
Лилит, она прижалась всем телом, с любопытством рассматривает закованных, как в
стальную скорлупу, мужчин. Конрад выслал вперед двух на самых быстрых конях, те
умчались, весело вскрикивая и настегивая без всякой нужды.
Олег с тревогой посматривал на багровое от гнева лицо
Томаса. Желваки вздуты, челюсти время от времени лязгают, как падающая железная
решетка ворот замка, а дыхание все чаще и яростнее. Он все еще там,
разговаривает с бароном Огденом, выслушивает оскорбительный отказ утвердить его
королем и, как всегда, запоздало находит самые лучшие и достойные ответы.
Обе встревоженные женщины тоже не знают, как быть в такой
ситуации, когда после самой величайшей из побед герою, прошедшему ад и рай,
здесь, на грешной земле, плюют в лицо и заявляют, что он недостоин королевского
трона, на который сами только что усадили!
Вдруг он ощутил, что уже не слышит свирепого дыхания рыцаря.
Повернулся, Томас уже спокоен и безмятежен, щеки нормального цвета, ветерок
легонько перебирает белокурые волосы, взгляд ясен и чист, в седле чуть
покачивается в такт конскому шагу, а только что сидел, словно весь из железа,
изготовившись к таранному удару.
— Томас, — сказал Олег озадаченно, — Томас...
ты как, здоров?
— Уже да, — ответил Томас ясным голосом.
— Э-э, — промямлил Олег, — а до этого...
— Искушение, — ответил Томас коротко.
— Искушение?
Томас кивнул.
— Но я его одолел.
Олег поерзал в седле, не зная, как поделикатнее коснуться
опасной темы, вдруг да рыцарь снова придет в ярость, спросил осторожно:
— Искушение властью?
Томас ответил легким голосом, в синих глазах отражалось
безоблачное небо, такое же синее и чистое:
— Наверное. Просто вспомнил слова нашего полкового
прелата, что неприятности, особенно большие неприятности, — это знак
уважения со стороны Господа Бога.
Олег посмотрел на него внимательно, всерьез ли рыцарь несет
такую ахинею, спросил все так же осторожно:
— А какое же тогда неуважение?
— Удача, — ответил Томас ясным голосом. —
Когда на голову сваливается счастье, когда случайно находишь клад, когда вдруг все
в жизни получается... это и есть неуважение со стороны Господа Бога. Такие люди
не заслуживают Его внимания, Его заботы. Ведь каждый несет крест по своим
силам, не знал? Слабый несет крест из прутиков, совсем никчемный вообще глазеет
в стороне, и только избранных Господь испытывает, посылая им беды, суровые
испытания, им вручает нести самый тяжелый крест...
Он умолк и дальше ехал, глядя вдаль чистым просветленным
взором, с покоем в душе и готовностью к этим самым новым суровым испытаниям и
бедам. И вид настолько гордый, что Олег едва не напомнил язвительно про самый
смертный грех — гордыню, но смолчал, здесь это в самом деле самая что ни есть
добродетельная гордость со всей стойкостью и праведностью.
