Женщины тоже повеселели, хотя и не поняли причины. Олег
подумал, что, если им даже все подробно объяснить, вряд ли поймут. Яра из той
страны, где герой, какой бы подвиг он ни совершил, тут же садится
«жить-поживать да добро наживать», Лилит тоже не поймет, для этого надо быть не
просто христианином — большинство из них просто так христиане, все вокруг
христиане, вот и мы тоже, — лишь Томас шел в Святые Земли освобождать Гроб
Господень, так что сокровенные истины христианства у него врезаны глубоко в
сердце... что и выказал вот сейчас, удивив таким нестандартным и непонятным
даже для большинства «простых» христиан пониманием.
— Томас, — проговорил он. в задумчивости, — а
ведь ты, как ни странно, прав.
Томас медленно повернул голову в его сторону, голубые глаза
облили холодным презрением.
— Почему «как ни странно»?
— Мысль глубока, — признался Олег. — И
объемна. Не рыцарской голове такую вместить.
Томас сказал с надменностью высокорожденного:
— Что не поместится в одной голове, уместится во
многих. Нас шло освобождать Гроб Господень двадцать тысяч человек, и все сердца
бились в унисон, нас окрыляла одна вера, одна страсть, одна мечта! Тебе этого
не понять... язычник.
Олег кивнул, чуть отодвинул коня и даже приотстал, продолжая
рассматривать молодого рыцаря во все глаза.
Родовой замок Мальтонов выступил на фоне синего неба суровый
и грозный. На стены высыпал народ, в воздух взлетели шапки. Чуть позже
поднялась решетка, запирающая вход, вниз с приличествующей медлительностью
пошел подъемный мост.
Рыцари придержали коней, Томас и Яра поехали впереди, Олег
скромно держался сзади. Рыцари поглядывали на него с нерешительностью: о его
мощи наслышаны, но в то же время явно простолюдин, а место простолюдина в
хвосте процессии... Разве что считать этого в звериной шкуре не простолюдином,
а ученым человеком, а те, хоть и простолюдины, но уже не простолюдины, а как бы
вне рангов и сословий, что значит — им дозволено входить даже в королевские
покои без приличествующих благородному человеку учтивостей и церемоний.
Сэр Торвальд торопливо сбежал по ступенькам замка, Томас
спрыгнул на землю и заключил отца в объятия. И снова ощутил с некоторым страхом
и замешательством, что его отец, на которого привык смотреть, как на
несокрушимого великана, иссох, горбится, стал меньше ростом, а его плечи легко
помещаются в кольце рук сына.
— Сынок, — проговорил сэр Торвальд, — я даже
боюсь представить, где ты побывал!
Яра подошла с ясной улыбкой на спокойном лице, Торвальд
обнял и ее, в глазах старого рыцаря заблестели слезы, прорвали запруды и
побежали по морщинистым щекам.
— Все хорошо, — сказала Яра торопливо. — Ни
один рыцарь Британии не выказал еще такой доблести, как ваш сын! О его деянии
будут слагать песни. А сейчас все хорошо, все кончено.
Подошел Эдвин и тоже обнял Томаса, а Яре поцеловал руку.
Рыцари слезали с коней, на встречу отца с сыном смотрели с почтительным
восторгом, двигались тихо, не переговаривались. Слуги и оруженосцы разбирали
коней, наконец, сэр Торвальд обратил внимание на Олега и женщину за его спиной,
вздохнул, сделал широкий жест руками.
— Дорогой... сэр калика, мой дом — твой дом.
Располагайся. Прости, но я никак не ожидал увидеть тебя с... гм... дамой.
Олег буркнул:
— Спасибо, сэр Торвальд. По правде говоря, я сам не
ожидал увидеть себя с, как вы говорите, «гм дамой». Но что делать, у всех свои
несчастья. Позвольте себе представить леди Лилит. Она не желает называть своих
титулов, но Томас подтвердит, что перед древностью, ее происхождения все
родословные королей — пыль, тлен, прах и сотрясение воздуха мычанием.
Сэр Торвальд поклонился со всей учтивостью, следом отвесили
поклоны сэр Эдвин и рыцари.
— Наш дом, — повторил сэр Торвальд
торжественно, — ваш дом.
Он повел сына в замок, не выпуская его руки, когда-то совсем
детской, а теперь твердой и жилистой, с желтыми от рукояти меча мозолями на
ладони. За ними пошли Яра и сэр Эдвин, чуть погодя сдвинулись с места,
выстраиваясь по рангу, остальные рыцари.
Олег наконец покинул седло, повернулся и подал руку Лилит.
Она расхохоталась:
— И ты?..
Он проворчал:
— Где живешь, те песни и поешь.
Она легко соскочила, не коснувшись его руки, зато тут же
бросилась на шею, звучно поцеловала, не обращая внимания на стоящую в сторонке
челядь.
— Ты прелесть, — объявила она. — Говоришь так
серьезно, словно в самом деле так и поступаешь.
Он вскинул брови.
— А разве не так?
— Нет, конечно, — сказала она. — Ты вон даже
одежду менять не желаешь! Ничего, мы с Ярой на этот счет уже посплетничали и
кое-что придумали.
Глава 5
Замок гудел, челядь сбивалась с ног, из подвалов выкатывали
бочонки со старым вином, а мясо жарили и пекли даже во дворе. Из кухни уже
таскали на столы в пиршественную залу холодные закуски, головки сыра и
всяческие студни, хлеб всех сортов, творог. В печах и на жаровнях торопливо
готовили дичь, пойманную на охоте: оленей, диких коз, кабанов, а также всякую
мелочь вроде уток и гусей.
Ликующий сэр Торвальд праздновал возвращение сына с
невесткой с размахом, дядя Эдвин поддерживал с энтузиазмом, все рыцари
восхваляли подвиги Томаса и восторгались ими. Но Олег видел темное, как
грозовая туча, лицо Томаса и понимал: рыцарь не верит, что восторгаются
искренне, подозревает, что все вокруг него просто стараются утешить и как-то
компенсировать вниманием и заботой потерю королевской короны.
Глупости, подумал Олег с сочувствием. Конечно же, все рады
искренне. И пир не из-под палки. В этом мире, где все воюют против всех и
потому не знают, что творится даже у соседей, жизнь у рыцарей довольно скучная,
потому так стремятся хоть отправиться в дальние походы, хоть принять на себя
обеты и уйти на поиски Святого Грааля или золоторогого оленя. А если в замок
забредет бродячий менестрель — уже повод устроить пир, на котором все будут
слушать о великих подвигах и любви прекрасных дам. А уж если такое великое
событие, как возвращение единственного сына сэра Торвальда, благородного рыцаря
Томаса, слава о подвигах которого опередила его быстрого коня, то пир должен
быть просто великолепным, бесподобным, и на столах должно быть все-все самое
лучшее!
В ожидании долгого и бестолкового пира Олег ушел с сэром
Эдвином а их родовую библиотеку, Яру и Лилит увела мать Томаса леди Климентина,
а сам он остался наедине с отцом. Помолчали, ибо слов у обоих столько, что
только молчанием и выразить всю тяжесть. Отец робко поглядывал на гневное лицо
сына. Вздыхал, разводил руками, но в лоб спросить о планах не решился, закинул
удочку издалека:
— А что... делает этот язычник? Почему он с тобой?
