Прелат кивнул.
— Я сам пытался туда сходить...
— И что?.. — спросил Олег нетерпеливо.
Спохватился: — Кстати, отдаю должное вашему мужеству. Отправиться к месту, где
обитают древние боги, по-вашему — демоны, — это знаете ли, нужно иметь
стойкое сердце.
— Достаточно иметь в нем веру, — кротко сказал
прелат. — Вам указать на карте?
— Ну, если не сможете отвести...
Прелат зябко передернул плечами, лицо разом побледнело и
осунулось.
— Простите, еще раз для меня будет уже слишком.
Глава 4
Настоятель степенно вел рыцаря мимо келий, где монахи
молятся, переписывают старые книги, делают свечи и святую воду, показал даже
склад с боевыми дубинами: монахам, как известно, церковь строго-настрого
запрещает проливать кровь, потому они не могут брать в руки мечи или топоры,
зато дубины...
Томас обратил внимание, что в разных местах сложены
добротные латы и даже панцири из толстой кожи, нередко прошитой в два-три слоя.
Монахам возбраняется надевать на себя железо, даже крест должен быть золотым,
серебряным или медным, но убивают и монахов...
Настоятель перехватил понимающий взгляд рыцаря.
— Верно, — вздохнул он. — По тревоге каждый
хватает те, что ближе, а не бегут, как бараны, сталкиваясь лбами, в дальний
арсенал.
— Все верно, — одобрил Томас. — От того, как
быстро успеешь в доспехах и с оружием к воротам, зависит и жизнь, и выполнение
боевой задачи!
Голос его был трубным, глаза сверкнули боевым задором, даже
плечи распрямились. Настоятель скорбно вздохнул, за спиной послышался быстрый
стук шагов, к ним почти подбежал Олег, зеленые глаза сверкают загадочно, улыбка
дергает уголки губ.
— Вот вы где!.. В винный погреб идете?
Настоятель сказал с укором:
— Первая примета язычника! Поесть всласть, поспать,
плоть потешить...
— Плоть потешить, — сказал Олег, — это
хорошо. Да только я не набрался греческих привычек, чтоб и в мужском
монастыре... Это что у вас, грамоте учатся?
В большой вытянутой комнате, ярко освещенной множеством
свечей, за длинным столом пятеро монахов усердно скрипят перьями по аккуратно и
ровно разрезанным листам тонкого пергамента. Перед каждым своя чернильница, а
еще вдоль столов быстро ходит молодой послушник с кленовой веткой в руках и,
шелестя листьями, гоняет мух, что норовят попить чернил и обязательно в них
искупаться.
— Еще неделю назад здесь работало семеро, —
произнес настоятель с грустью. — А месяц тому — десять ученых монахов. Но
пергамент заканчивается...
— Библию переписывают? — спросил Олег скептически.
— Аристотеля, — ответил настоятель кротко. —
И Пифагора. Его преосвященство разрешил открыть школу для бедных в соседнем феоде.
Нужны учебники, вот монахи и переписывают. По логике, риторике и устройству
мира уже переписаны, но сейчас мы отрезаны... Ни нам не передать чистые листы,
ни мы не можем послать учебники...
В соседней комнате делали свечи, Олег с удовольствием
вдохнул запах свежего воска, а когда прошли еще мимо одной кельи, он обратил
внимание, что она заперта, а возле нее стоит дюжий монах с громадной дубиной.
— Что, — спросил Олег со злорадством, — своя
тюрьма?
Настоятель вздохнул.
— В тебе, сын мой, слишком говорит язычник, —
произнес он с упреком. — Там наши братья читают Святую книгу. Как я уже
говорил, ее привез из Ватикана от самого Папы прелат Симон! Эта книга обладает
чудодейственной силой. Пока ее читают, весь монастырь под защитой. Потому
чтение не прерывается ни на минуту, один брат сменяет другого, так длится вот
уже седьмой год...
Олег кивнул.
— Тогда они должны выучить наизусть. А не пробовали с
этой книгой выходить наружу?
Настоятель посмотрел на него внимательно.
— Ты не глуп, — заметил он после паузы, —
хоть и язычник. На первой же неделе прелат попробовал, непрерывно читая книгу,
подойти к самому краю болота.
— И что?
— Отступило.
— Правда? — спросил Олег. — Так почему же...
— Отступило, — повторил настоятель, — но не
намного. Правда, все болотные твари, что кишели у самого берега, бросились
прочь с такой поспешностью, словно святые слова жгли их каленым железом! И
когда сверху попытались напасть огромные твари, похожие на драконов, только
мохнатые, они умчались прочь, как только их слуха достигли слова святой
молитвы.
Олег оглянулся на охраняемую дверь. Монах проводил его
недобрым взглядом, руки покрепче сжали дубину, словно на Олеге крупно написано,
что он язычник или хуже того — посланник самого Сатаны.
— Стыдно сказать, — проговорил настоятель, —
но вне стен монастыря мы бессильны. Молчим, правда, не потому, что стыдимся.
Это есть, конечно, стыдимся, но еще больше опасаемся, что панические слухи
расползутся по всему Эссексу, а то и по Британии.
Олег спросил хмуро:
— И сколько вы здесь?
— Монастырь наш основан святым Йоргеном, —
благочестиво ответил отец Крыжень, — но он ушел дальше в странствия, а я
был одним из его учеников, которого он оставил. Братья избрали меня
настоятелем.
Томас прикинул что-то, Олег видел, как округлились глаза рыцаря.
— Сколько-сколько? — спросил рыцарь. — Сам
святой Йорген вас оставил вместо себя?
— Да, — ответил отец Крыжень очень скромно. —
И благословил.
— Но это сто двадцать лет тому! — воскликнул
Томас.
Настоятель вздохнул.
— И благодаря этому наш монастырь сдерживает натиск
тварей из Адовой Бездны.
Томас спросил кровожадно:
— А как насчет того, чтобы со всем христианским
милосердием нанести ответный удар?
Настоятель замялся с ответом, Олег ответил за него:
— Тебе ж сказано, здесь только стены чего-то стоят.
Щека настоятеля нервно дернулась. Пороха в благочестивом
старце хватало, но сдержался, ответил со скромным достоинством:
— Среди нас есть люди, которые оставили высокие
должности и удалились в кельи. Кому нужны мирские блага, тот в монастырь не
уходит. Должен признаться, доблестный рыцарь, что мы просто не в состоянии
нанести этот удар. Хотя я еженощно молюсь, чтобы Господь дал нам силы закрыть
на теле земли эту кровоточащую рану.
Олег хотел брякнуть, что помимо молитв надо бы что-то еще,
но смолчал, в чужой монастырь со своим уставом не ходят, тем более — язычники.
Монахам виднее, чем сражаться. Их оружие — святость.
Окошки в стене крохотные, да и те густо забранные толстыми
железными прутьями, с другой стороны коридора монашеские кельи и подсобные
помещения, так прошли по кругу вдоль всего монастыря, а когда снова увидели
угрюмого монаха с дубиной у двери, настоятель приосанился, сказал с великим
почтением:
