Олег слушал с кривой усмешкой. Когда Томас сердился
по-настоящему, он всегда набундючивался, становился невыносимо напыщенным и
обращался к нему подчеркнуто вежливо, ибо небрежными бываем только с друзьями,
а с чужаками и противниками мы намного корректнее.
— Ты прав, — ответил он неожиданно, — ты
прав, благородный сэр Томас. Я веду себя, как распоследняя свинья. От того, что
знаю больше, вовсе не значит, что я должен вот так... Извини! Давай в самом
деле в задницу... в смысле отринем мирское и поговорим о том, как достичь
логова и сокрушить, кто там сидит.
Томас, несколько смущенный, что язычник так быстро и
искренне признал неправоту, это в первую очередь выказывает благородство
натуры, проворчал:
— Да, конечно... давай. Хотя, конечно, насчет хорошего
ужина идея неплохая. Все-таки в этом проклятом болоте я потерял фунтов десять
хороших мускулов, а это нехорошо. Они еще пригодятся, думаю.
— И у меня есть такое чуйство, — согласился
Олег. — С чего бы?
Они улыбнулись друг другу, как два волка перед набегом на
стадо, где, кроме жирных овец, есть злые собаки и пастух с дубиной.
Глава 5
Раздался стук в дверь, Томас крикнул:
— Открыто!
Дверь отворилась, Томас в удивлении выпучил глаза на
папского прелата, вскочил, едва не отбивая бока хвостом от великой
почтительности и усердия, сказал торопливо:
— Входите, ваше преосвященство!.. Если, конечно, вы не
ошиблись дверью.
Прелат ответил с кротостью, что пуще всякой гордыни:
— Нет, не ошибся, сын мой. Спасибо.
Он переступил порог, дверь за ним закрылась. Томас придвинул
прелату единственное кресло.
— Прошу вас, ваше преосвященство!
Олег наблюдал со сдержанной насмешкой, рыцарь к лицу
высокого духовного звания проявляет больше почтительности, чем к королям, сам
же никак не высказал своего отношения, а прелат, понятно, на него посматривал
чаще и с опаской.
— Мы здесь, — сказал Томас первым, — ваше
преосвященство, прикидываем, где у Адовой Щели может быть уязвимое место. Но
трудно что-то говорить, когда прем наугад...
Прелат степенно опустился на сиденье, положил руки на
подлокотники, особенно широкие в сравнении с его тонкими иссохшими костями.
— Я подходил близко, — обронил он, — но зайти
не сумел... Слишком могуче Зло, слишком сильна его власть над нашей плотью. Я
убоялся, что не смогу... что не устою... Увы, я всего лишь человек...
Томас молчал, не зная, что сказать, прелат смотрел на них
настолько глубоко запавшими глазами, что иногда глазницы выглядели пустыми.
Олег после долгой паузы обронил:
— Ну, как понимаю, вы не простой человек. Простые сидят
дома и пьют пиво. Или пьют пиво в компании таких же простаков. А вы — человек
церкви.
Прелат покосился на Томаса, тот сама почтительность перед
святостью человека Ватикана, вздохнул и сказал Олегу кротко:
— Служителями церкви не рождаются. Все приходят разными
путями.
Томас спросил почтительно:
— Но у вас-то путь был прямой и короткий?
Прелат помялся, снова вздохнул.
— Не совсем, сын мой. Я бы сказал точнее, совсем не
так. Однако Господь наш сказал, что одна раскаявшаяся блудница ему дороже, чем
сто девственниц... на сии великие слова уповаю, в них мое спасение! Я, сын мой,
в молодости вел несколько недостойную и не совсем честивую жизнь...
Он замялся, подыскивая слова, Олег буркнул с иронией:
— Ага... недостойную и не совсем честивую жизнь...
гм... я бы сказал, очень мягко сказано.
Томас вертел головой, начиная сам договаривать
недоговоренное, но от этого становилось так страшно, что готов был сунуть
голову под одеяло и крепко-крепко зажмуриться. Прелат бросил на него быстрый
взгляд, вскинул брови и посмотрел вопросительно на Олега. Тот кивнул
успокаивающе, дескать, этот свой, хороший и простой рыцарь, дуб дубом, как все
военные, все равно ничего не поймет. А что поймет, все равно завтра забудет.
— Да, — ответил прелат с глубоким вздохом, —
ты сказал верно... странник. Я щажу себя даже теперь. Конечно же, я вел очень
распутную и недостойную жизнь.
Томас слушал с удивлением, на лицо прелата набежала тень,
лицо исказилось мукой, Томас смотрел с непониманием, как худые щеки залила
густая краска стыда, затем кровь так же резко отхлынула, побледневший посланник
Ватикана смотрел в пространство со страхом и мольбой.
— Да ладно, — сказал Олег, — все так жили.
Чего себя винить?
— Не все, — возразил прелат. — Но даже если
сейчас большинство живет еще так, то почему мы должны жить, как все? Ведь уже
тогда были... как сейчас помню... и никогда не забуду: по раскаленной от зноя
улице он несет на спине огромный крест, легионеры идут по бокам равнодушные,
толпа кричит, свистит, смеется, а он идет, спотыкается, его шатает... Я вышел
из дому, веселый и хмельной, посмотреть на шум, и тут он прислонился плечом к
углу моего дома отдохнуть минутку... Легионеры остановились, дают перевести
дух, а я закричал: «Иди, иди!.. Нечего здесь тут!», и он пошел...
Прелат скрипнул зубами и опустил голову. Из глаз покатились
ручьем слезы. Томас застыл, не веря своим ушам, он старался вспомнить имя этого
человека, но в голове поднялся ураган, сметающий целые города мыслей.
— И он пошел, — повторил прелат тихо, — но
сперва сказал мне со всей кротостью: «И ты пойдешь, не зная покоя отныне. И
дождешься меня здесь, чтобы снова посмотреть мне в глаза». И я в тот же вечер,
протрезвев, понял все, что натворил, оставил дом и ушел, куда глаза глядят...
— Ну, — сказал Олег с сочувствием, — по пьяни
чего не брякнешь. Хотя, конечно, ты был несколько...
— Тот день у меня всегда перед глазами, —
прошептал прелат. — Я всегда помню, как я кричал на него, помню, с каким
мягким укором он посмотрел на меня. С тех пор я делаю все, чтобы искупить
вину... и чтобы все-таки взглянуть в Его глаза. И вымолить прощение.
Олег отмахнулся.
— Дык он же всепрощающий! Конечно, простит. Давно
простил.
Томас прошептал пересохшими губами:
— Да, Христос всех прощает...
— К тому же, — добавил Олег, — со зла чего не
скажешь? Вообще можешь пожелать, чтобы весь мир провалился... А назавтра уже и
не вспомнишь, что кто-то на ногу наступил. Думаешь, он тебя вспомнит? Да таких
гавкальщиков тысячи на каждом шагу.
Прелат ответил тихо:
— Но не простил себя я. И потому до последнего дыхания
буду трудиться в Его имя. Но главное, что я вскоре сумел отыскать тех, чьи
имена никогда не назову даже в Ватикане... настолько они святы, эти люди
рассказали про учение Христа... С той поры я в меру моих слабых сил... Но ты,
Разрушитель Старого Мира, почему ты не среди отцов церкви?
