– Солнце восходит, ваше благородие, – заметил Бурт, когда они, обходя центр, проезжали через квартал кожевников.
Здесь всегда пахло купоросом, соломенным дымом и канифолью, а сточные канавы были полны красноватой воды, вытекавшей из мастерских после промывки дубленых кож.
С рук местных мастеров эта краска и вовсе не сходила, их всегда можно было определить по красным ладоням с потрескавшейся кожей.
А еще кожемяки носили шляпы из коричневого войлока, и если пожимали кому руку, тот ойкал от боли. «Клешни» у них были такие, что даже подмастерье мог сломать руками простую черную подкову.
– Как же здесь воняет, – ни к кому не обращаясь, произнес Бурт, стараясь шагать в ногу с Карандером. – И как здесь люди живут?
– Живут не тужат, – сказал Галлен, останавливая коня на перекрестке и соображая, как лучше выбраться к фаршету.
Где-то в мастерских уже открыли створы, и вода из бочек с шумом наливалась в чаны. Со стороны Южных ворот вереницей тянулись водовозки. По утрам слободка кожемяков покупала воды едва ли не больше, чем весь остальной город.
– Ваша комедь уж больно заметна, ваше благородие, – подал голос Бурт, снизу поглядывая на хозяина.
– Какая комедь? – недовольно отозвался Галлен. Его раздражали замечания слуги, но он сдерживал себя.
– Шапка и сапоги драные, куртка в пыли, а то, что за коня золотом плачено, со ста шагов видно. И сидите вы, как граф какой-нибудь.
– Без тебя знаю. Но с коня я скоро сойду, а ты станешь его стеречь, понял?
– Как не понять? Понял.
Дождавшись, когда проедет водовозка, Галлен тронул коня и, пристроившись рядом, спросил у возницы, как проехать к камвольной мастерской Джо Фарфуза. Про фаршет он намеренно ничего не сказал.
– О, это просто! Едь к фаршету «Котелок», а напротив будет камвольня, – охотно ответил водовоз, краснолицый мужик в овечьей шапке, давно не бритый и не стриженный.
– А фаршет тот где?
– А… – Мужик покрутил головой. – А ты едь так, потом за угол, потом налево и дальше, пока в носу шерстью не завоняет. Сейчас утро, там такой смрад стоит, что мимо не проедешь – лошадь головой затрясет.
Галлен поблагодарил водовоза и поехал в указанном направлении.
Боясь, что опоздает и те, кого он собирался застать, уйдут, кавалер пришпорил коня, так что Бурту пришлось бежать.
Однако устать он не успел. За следующим перекрестком кавалер стал придерживать коня, а перед следующей улицей и вовсе остановился, пропустив возок, груженный рулонами сукна.
Спрыгнув на мостовую, Галлен передал поводья Бурту:
– Я пойду в фаршет «Котелок», а ты стой и жди сигнала. Если понадобится конь, я свистну, понял?
– Понял, ваше благородие.
– Да смотри не пугай Карандера.
– Вообще-то, ваше благородие, он не Карандер никакой… – неожиданно сообщил Бурт и погладил коня по морде.
– Что значит «не Карандер»? – опешил кавалер и посмотрел на жеребца еще раз, не понимая сути намека.
– Его зовут Мугут…
– Да что ты такое выдумал, дурак?! – рассердился Галлен.
– Это он мне сам сказал.
– Так ты и с ним пытаешься говорить, мерзавец? Мула мне, считай, совсем испортил, так еще и лошадь дорогую мучить вздумал?!
В глазах кавалера читалась такая угроза, что Бурт даже присел от страха.
– Я же не виноват, ваше благородие, что сызмальства на конюшне был и по-лошадиному понимать научился! – завопил он, закрываясь руками.
– Заткнись! – приказал Галлен. – Не вздумай разговаривать с лошадью, не твое это дело.
Выглянув за угол, он поморщился. Над забором камвольни поднимался густой пар, и на всю улицу разило пареной шерстью.
Оставив слугу с конем, кавалер вышел на середину улицы и, оглядевшись, пошел в сторону фаршета, изображая походку человека, который никуда не спешит.
64
Коновязь фаршета выглядела потертой и носила следы частого использования, а это означало, что публика в заведение заходила солидная, особенно в сравнении с фаршетом «Канава».
Галлен толкнул дверь, но она оказалась закрытой. Неужели соврал соглядатай? Галлен толкнул сильнее, а потом принялся стучать.
В глубине заведения кто-то выругался, послышались шаги. Лязгнули засовы, и на Галлена уставилась заспанная хозяйка, полная женщина с маленькими глазками на опухшем лице.
Поежившись от утренней свежести, она плотнее закуталась в драную шаль и, коротко зевнув, спросила:
– Ну чего тебе, напиться не терпится?
– И напиться, и пожрать, – сказал Галлен, и хозяйка посторонилась, пропуская в зал раннего посетителя.
Несмотря на неласковый прием, на кухне фаршета уже вовсю шкворчали сковородки, и в зал клубами валил дым. Громко переговариваясь, стряпухи гремели кастрюльными крышками, ухитряясь между делом обсуждать житейские дела.
Галлен выбрал стол в углу зала и сел спиной к стене, чтобы все видеть.
– И он побил ее кочергой, а потом поленом! – донесся из кухни голос одной из стряпух.
– Поленом-то вроде и раньше бил… – заметила другая.
– И поленом бил, и кочергой бил, но тогда хоть через день бывало, а теперь…
Продолжения Галлен не расслышал: грохнула кастрюля и зашипела плеснувшаяся на плиту вода.
– Смотри, куда ставишь! – строго произнес мужской голос.
– Я вижу, – огрызнулась стряпуха.
– Видит она… Клара! Клара!
– Здесь я, – ответили откуда-то из глубины комнат. Хозяин ушел на голос, было слышно, как они с Кларой о чем-то быстро говорят.
Вскоре Клара показалась в зале. Ее волосы были убраны в пучок, лицо разрумянилось от умывания, а вместо старой шали и ночной рубашки на ней была новая зеленая блузка, коричневая юбка и свежий передник.
Окинув зал хозяйским оком, она глубоко вздохнула и, подойдя к Галлену, спросила:
– Ну и чего тебе?
– Пожрать давай. Только объедков вчерашних не надо.
– Есть утка вчерашняя – нееденая. Даже корочка осталась.
– Принеси, я взгляну. Если не врешь, велю разогреть.
– Ха! Велю разогреть! Посмотрите на него – он велит разогреть!
Хозяйка уперла руки в пышные бока и собралась отчитать невежливого, по ее мнению, посетителя, но в зал выглянул хозяин и строго произнес:
– Клара!
Этого хватило, чтобы сбить с женщины спесь, опустив руки, она пошла на кухню, а хозяин вышел в зал и, застегнув рубаху, с улыбкой на лице подошел к посетителю.
