Для давления на царя использовалось все — и телеграммы из столицы и Ставки, и ложные сведения о движении на Псков каких-то «революционных отрядов», и, наконец, мнения помощников генерала Рузского, разделявших точку зрения своего шефа. Один из них, начальник штаба Северного фронта ген. Ю.Н. Данилов, вспоминал о Рузском во время отречения царя следующим образом: «Генерал Рузский всегда и со всеми держал себя непринужденно просто. Его медленная, почти ворчливая по интонации речь, состоявшая из коротких фраз и соединенная с суровым выражением его глаз, смотревших из-под очков, производила всегда несколько суховатое впечатление, но эта манера говорить хорошо была известна государю и была одинаковой со всеми и при всякой обстановке. Спокойствия и выдержки у генерала Рузского было очень много, и я не могу допустить, чтобы в обстановке беседы с государем, проявлявшим к генералу Рузскому всегда много доверия, у последнего могли сдать нервы. Вернее думать, что людская клевета и недоброжелательство пожелали превратить честного и прямолинейного генерала Рузского в недостойную фигуру распоясавшегося предателя»
{92}. Здесь речь идет о слухах, что генерал Рузский якобы чуть ли не силой вырвал отречение. Конечно, такого не было. Однако же мощь оказанного Рузским давления на императора отрицать нельзя — фактически Николай II оказался в плену штаба Северного фронта. Ведь исполнять приказы относительно карательного удара по столице ген. Н.В. Рузский не собирался с самого начала, и царь отлично это понял. Попытка императора найти опору в лице Ставки провалилась, как только пошли первые телеграммы от ген. М.В. Алексеева. Рассчитывать на поддержку других фронтов было нельзя, ибо точно так же рассчитывали и на Рузского.
При той точке зрения, на которой стояли высшие генералы, возможность сопротивления революции со стороны императора и пока еще Верховного главнокомандующего была сведена до нуля. Опереться царю было не на кого, ибо главкомы не удосужились информировать прочих командиров (например, командармов) о событиях, не говоря уже о том, чтобы спрашивать их мнения. Все решалось келейно, генерал-адъютантами, выступившими против своего сюзерена. Тот же генерал Рузский даже уже после состоявшегося отречения, 3 марта, в телеграмме на имя М.В. Алексеева недвусмысленно указал: «Командующим армиями обстановка внутри империи мало известна, поэтому запрашивать их мнение считаю излишним». После того, как 2 марта все главнокомандующие прислали императору телеграммы с необходимостью отречения, дело с существованием монархии в России было окончательно решено.
Император не получил поддержки со стороны тех, кого он сам же выдвинул и кто был обязан своей военной карьерой, прежде всего, императору. Наверное, каждый из генералов полагал, что он достоин большего, и его восхождение по служебной лестнице есть плод исключительно собственных усилий. В какой-то степени это, безусловно, так. Но в полуфеодальном социуме, где вертикальные социальные связи превалируют над горизонтальными, все не так просто. Роль высшего сюзерена является более значительной, нежели это кажется снизу.
Кажется парадоксальным, что в поддержке царю отказала именно военная верхушка. Однако без этого фактора революция была обречена на неудачу, ограничившсь зародышем обычного мятежа в военное время. Привлечение генералитета на сторону революции было важнейшей задачей либеральной оппозиции, которую она с успехом выполнила. В то же время «армия и полиция — неотъемлемая часть общества, они находятся под влиянием господствующих в нем идей и настроений. Высшее офицерство представляет собой важнейший слой правящей элиты, и кризисные явления этой элиты не могут обойти его стороной. Поэтому потеря правящим режимом социальной поддержки и доверия со стороны элиты резко сокращает его возможности использовать силовые методы подавления недовольства»
{93}.
Бесспорно, что весь высший генералитет, без исключения, невзирая на ту или иную степень своих тайных связей с либеральной оппозицией, не желал упразднения монархии как таковой. Генералы наивно полагали, что вся проблема заключается только и исключительно лишь в том, чтобы убрать с престола оклеветанную усилиями буржуазии фигуру императора Николая II, после чего, как представлялось, все пойдет как по маслу. Воодушевленная страна будет воевать с удвоенной энергией, династия обновится, контроль над жизнью государства возьмет в свои руки Государственная дума. Так тогда думали многие. Например, бывший военный министр ген. А.Ф. Редигер, указывая, что главные виновники отречения среди генералитета — М.В. Алексеев и Н.В. Рузский, которые «не исполнили своего “солдатского” долга в отношении государя», считал тем не менее, что их поведение может быть если не оправдано, то «отчасти объяснено». Называя главным виновником революционной катастрофы Временный комитет Государственной думы и, в частности, лично ее председателя М.В. Родзянко, генерал Редигер верно считает, что «если начальник штаба государя Алексеев и главнокомандующий Рузский не поддержали государя, а побуждали его подчиниться требованиям, исходившим из Петрограда, то это произошло потому, что они видели во главе движения избранников народа, людей, несомненно, почтенных, и видели в этом доказательство тому, что и вся революция отвечает воле народа»
{94}.
Генералы и подумать не могли, что еще до того, как они поддержали парламент, они уже превратились в пешки на российском политическом поле, думая, что будут не менее как ферзями. К этому генералов толкала и логика поступавшей из Петрограда информации, той информации, которой хотелось верить и которая поэтому расценивалась как единственно верная. Граф Д.Ф. Гейден вспоминал о генерале Рузском: «Это был благородный человек, любивший свою родину, с большим здравым смыслом, независимый и самостоятельный в своих мнениях, так как выше всего ценил правду. И если действительно виновен, что был последней каплей, воздействовавшей на Государя при принятии последним решения, погубившего в конце концов Россию, то сделал это только, думая, что все уже кончено, раз весь Петербург с великими князьями включительно присягнули Временному правительству, и желая дать возможность Государю сделать это якобы по своему почину, а не быть скинутым против своего желания, мятежниками страны, захватившими власть»
{95}. Тем не менее царь не простил Н.В. Рузского — его, единственного. По некоторым сведениям, будучи в Екатеринбурге в заключении, император сказал: «Бог не покидает меня. Он дает мне силы простить всем врагам, но я не могу победить себя в одном: я не могу простить генерала Рузского».
Посему, если генералов можно винить объективно, то лишь в благоглупости и недооценке ситуации с одновременной переоценкой собственного влияния и значимости, неверной оценке своих возможностей в грядущей политической борьбе за власть. Но если помнить, куда именно лежит дорога, вымощенная благими намерениями, то станет понятно, что, не сознавая того, генералитет сыграл ключевую роль в зарождении Красной Смуты.
