Здесь проблема сложнее, чем кажется. У Куропаткина отсутствовала та воля, что дает полководцу решение на перелом хода сражения, если не всей войны. Взять тот же Ляоян. В ходе операции русские войска успешно отразили все атаки противника, а против обходящей группы генерала Куроки сосредоточили превосходящие силы, тем самым закрыв японцам перспективу развития обходящего маневра. Но как только встал вопрос об атаке, Куропаткин спасовал и приказал отступать. Личная смелость Куропаткина была налицо, что отмечается всеми участниками войны и ее исследователями. Время от времени А.Н. Куропаткин вместе со штабом появлялся где-либо вблизи от частей, ведших бой, и непременно на белом коне, пытаясь подражать М.Д. Скобелеву. В боях Куропаткин всегда держался уверенно и бесстрашно, что придавало сил колебавшимся военачальникам. Кроме того, «в Маньчжурии всякий офицер знал, где ночует Куропаткин»
{133}. Это также придавало уверенности офицерскому корпусу.
Во время войны наблюдательный пункт Куропаткина всегда находился по крайней мере в зоне артиллерийского огня противника. В последние дни операции на Шахэ, когда русский центр прогибался от японских ударов, командующий лично возглавил контратаку одного из пехотных полков. Но вот смелости полководца не было, о чем прекрасно сказал А.А. Керсновский: «Генерал Куропаткин обладал лишь низшей из воинских добродетелей — личной храбростью. Храбрость может считаться достоинством лишь применительно к нижнему чину. От офицера, тем более от старшего начальника, требуется уже нечто гораздо большее. Офицер так же не смеет не быть храбрым, как не может не быть грамотным: это качество в нем подразумевается. Суворов формулировал это ясно, кратко и исчерпывающе: “Рядовому — храбрость, офицеру — неустрашимость, генералу — мужество”… Куропаткину (и больше, чем другим) не хватало “мужества” в суворовском понятии этого слова. Отличный администратор, генерал Куропаткин совершенно не был полководцем и сознавал это. Отсюда его неуверенность в себе»
{134}.
В ходе Ляоянского сражения вновь проявилась та особенность стиля командования, о которой уже говорилось выше. Это — вмешательство командующего в самые мелкие приказания подчиненных командиров. При этом мелочные распоряжения А.Н. Куропаткина, впрочем, не носили твердого и категорического характера. Тем самым, несмотря на то, что фактически всем он распоряжался лично, ответственность всегда могла быть возложена на того или иного подчиненного командира. Поэтому, уже вскоре командармы и комкоры даже ничего и не предпринимали без санкции ген. А.Н. Куропаткина, а тот жаловался на недостаток инициативы у своих подчиненных. Но кто же начисто отбивал эту инициативу?
Поражение под Ляояном вызвало недовольство в России. Исходя из этого, в сентябре 1904 г. ген. А.Н. Куропаткин издал приказ, где утверждал: «Пришло для нас время заставить японцев повиноваться нашей воле, ибо силы Маньчжурской армии ныне стали достаточны для перехода в наступление». Началась подготовка к наступлению, организовать которое командующий вновь не сумел. Наступательная операция на реке Шахэ 23 сентября — 4 октября не закончилась ничем, кроме больших потерь. Русские потеряли почти 45 тыс. чел., японцы — 27 тыс.
Что касается подготовки наступления, то перед его началом штабом командующего был издан документ под названием «Указания начальникам частей Маньчжурской армии от ротного до сотенного командиров и всем начальникам штабов». Здесь в очередной раз проявилась величайшая осторожность Куропаткина, стремившегося не столько победить, сколько не допустить поражения. «Наставления» говорили: «Сблизившись с противником, надо не спешить, кроме особо простых случаев, атакою его, пока разведкой конницей, охотниками и даже боем передовых частей не будет выяснена позиция, занятая противником, ее фланги, и примерно определены силы противника. Надо при этом помнить, что японцы весьма смело удлиняют свои фланги даже при небольших силах, занимая иногда на большом протяжении командующие сопки…»
{135} Что могли сделать при таких указаниях даже и те командиры, что все-таки пытались рисковать, лишь бы выиграть бой?
При всем том командующий продолжал импонировать войскам. Во-первых, это зависело от простого обращения командующего с людьми. Военный врач вспоминал: «Однажды в наш госпиталь неожиданно приехал Куропаткин. Черные с сединою волосы, умный и твердый взгляд на серьезном, сумрачном лице, простой в обращении, без тени бурбонства и генеральства. Единственный из всех здешних генералов, он безусловно импонировал. Замечания его были дельны и лишены самодурства»
{136}. Во-вторых, в уме ему никто не мог отказать — не хватало именно воли полководца. Что же касается второй главной составляющей полководческого дара — ума, то генералу Куропаткину не хватало гибкости ума. Между тем современная война требует немедленного и порой рискованного реагирования командира на изменение обстановки. В-третьих, подавляющее большинство высших русских генералов ничуть не были лучше.
Главным же «козырем» А.Н. Куропаткина, в какой-то степени (по крайней мере в глазах войск) оправдывавшим неудачи, являлось его формальное подчинение наместнику. Хотя командующий Маньчжурской армией фактически руководил войсками без указаний штаба адмирала Алексеева, но ссылаться на его вмешательство всегда было возможно. В октябре 1904 г. Алексеев отправился в Россию, а пост номинального главнокомандующего был упразднен. В связи с разрастанием числа войск, которые все прибывали и прибывали на Дальний Восток, Маньчжурская армия была разделена на две. А.Н. Куропаткин, получив статус главнокомандующего, продолжал непосредственно возглавлять 1-ю Маньчжурскую армию. Во главе 2-й Маньчжурской армии, еще только формировавшейся, был поставлен ген. О.К. Гриппенберг, до того командовавший Виленским военным округом.
Таким образом, с начала 1905 г. генерал Куропаткин уже не мог ни на что пожаловаться. В силах и средствах он не уступал врагу. Алексеева уже не было, и никто не стеснял его действий. Наступило единоначалие. А итог — новые поражения под Сандепу и Мукденом, оказавшиеся тяжелее предыдущих. Оказалось, что ссылки на какие-то объективные провалы в управлении войсками несостоятельны. Первым виновником поражений выступал сам генерал Куропаткин. Чем дальше, тем больше его популярность падала не только в России, но и в войсках: «Разочарование было особенно сильно потому, что до тех пор вся Россия верила в Куропаткина как в главного сподвижника легендарного “белого генерала”. Русская же армия сверх того видела в нем своего человека, вышедшего из трудовой армейской среды, сделавшего карьеру под пулями, а не в петербургской канцелярии или дворцовой прихожей»
{137}.
В отношении способа ведения боя надо сказать, что А.Н. Куропаткин имел такую особенность стиля управления, как образование сборных импровизированных штабов. Например, во время обхода Мукдена с правого фланга 3-й японской армией для противодействия Куропаткин сформировал сводный отряд генерала Лауница. В этот отряд вошли 51 батальон, 21,5 сотни, 132 орудия, принадлежавшие составу различных 3 армий, 11 корпусов, 16 дивизий и 43 полков. В итоге «штабу отряда приходилось сноситься с таким количеством частей, что это было физически невозможно. Части не были спаяны воедино совместной подготовкой, службой; начальники не знали своих подчиненных, подчиненные — своих начальников. Начальник отряда не знал боевой характеристики своих случайных подчиненных, чтобы распределять между ними задачи, соответственно их качествам. Чужие друг другу части не чувствовали потребности стремиться к взаимной выручке и жертвовать частными интересами во имя общей цели»
{138}.
