Эндрю и Сюзанна, Ханна и Александр приветствовали жениха и невесту веселыми возгласами. Изабелл не сводила пристального взгляда с пленников, словно надеясь, что взрослые передумают и разрешат ну хотя бы немного пострелять из лука по живым мишеням. Магнус, уже успевший исследовать буфет и обнаруживший там неплохой виски, с живостью бормотал:
– Не пора ли всем слегка промочить горло?
Настало время, как вполне справедливо решил Лахлан, для торжественного поцелуя. Он привлек к себе Лану и, больше не смущаясь и не запинаясь, произнес отрепетированную фразу:
– Я люблю тебя, Лана. Люблю всем сердцем.
И поцеловал ее…
Хотя его больше не беспокоило то, что о них подумают или скажут окружающие, тем не менее, когда он услышал фырканье и насмешливый голос Изабелл, ему сразу стало не по себе.
– Посмотрите, он опять взялся за старое. Он опять ее соблазняет.
Лана коротко рассмеялась. Но ее смех заглушил поцелуй. Лахлан не отрывал губ от ее рта.
Нет, ему больше никто и ничто не помешает ее целовать. Он будет ее целовать – всегда и везде, несмотря ни на что.
Эпилог
Лахлан маленькими глотками пил виски, с любовью рассматривая портрет очень похожего на него мужчины и красивой женщины с пленительной улыбкой. Это была та самая женщина с младенцем на руках, чей портрет так ему нравился. Раньше он висел над камином.
Мужчина был его отцом, а прелестная женщина – его матерью. Рабочие нашли их чудом уцелевший совместный портрет на чердаке.
Для фальшивого портрета его отца, на котором на самом деле был изображен гнусный Арчи Данфи, нашлось другое место и применение.
Лахлану казалось, что ему никогда не надоест рассматривать добрые и прекрасные лица отца и матери. Их портрет повесили на самое почетное место в заново отстроенном замке. Это было справедливо, что не могло не радовать Лахлана. Он обрел родительскую любовь, пусть и с огромным опозданием. Тем не менее он теперь знал, что родители его любили, и от этого знания его сердце переполнялось любовью к ним.
Сколько бы он ни смотрел на их портрет, он никак не мог наглядеться.
Все полгода, пока шел ремонт замка, Лахлан старался улучить минутку, чтобы постоять перед картиной. После этого он с новыми силами принимался за восстановление замка, и результаты превзошли все ожидания. Замок стал просто как игрушка, теперь в нем можно было жить и, более того, не было стыдно принимать гостей.
Другой не менее важной задачей, в решении которой, кстати, приняла живейшее участие Лана, было строительство детского приюта. Одной из первых здесь поселилась черноглазая Фиона.
Кроме повседневных забот и хлопот, связанных с управлением замком и земельными владениями, почти все свободное время, какое у него было, Лахлан проводил с Ланой. Он не мог жить и дышать без нее. Она стала для него всем – светом, воздухом, счастьем. Если бы ему предстояло завтра умереть, он все равно был бы счастлив: ему повезло, он узнал, что такое настоящая любовь.
Хотя умирать он совсем не собирался.
В день своего тридцатилетия он пригласил к себе в Акерджил всех родственников и друзей. Все они с радостью приехали, чтобы погостить у радушного и щедрого герцога Кейтнесса. Однако Лахлан пригласил их не без задней мысли. Она была связана все с тем же старинным проклятием, в силу которого он то верил, то не верил.
Собрав вместе все части креста Макалпина, он вызвал своего ювелира и велел ему восстановить старинный крест. Теперь, после того, как старинная реликвия снова была обретена, можно было надеяться на то, что древнее проклятие утратит свою силу. Несмотря на это, ночью в тот день, когда ему исполнилось тридцать, он почти не сомкнул глаз, со страхом ожидая исполнения проклятия. К его чести, следует признать, что он боялся не столько за себя, сколько за Лану. Лахлан знал, что его смерть станет для нее непоправимым горем. Он понимал – если он утром не проснется, то ей будет легче пережить утрату в кругу ее родственников.
Впрочем, он гнал прочь все мысли о смерти. Сейчас ему больше, чем когда-либо, хотелось жить.
Погруженный в свои грустные мысли, он вдруг заметил, как из-за его спины вылетела стрела и с тонким пением вонзилась в картину, висевшую недалеко от портрета его родителей.
«Вот бесенок!» – внутренне улыбнувшись, подумал он, но, тут же приняв серьезный вид, обернулся назад и назидательным тоном произнес:
– Изабелл Лохланнах, сколько раз тебе можно говорить – нельзя стрелять из лука, когда в картинной галерее находятся люди!
Пойманная с поличным Изабелл медленно вышла из-за колонны и хмуро ответила:
– Я же не в вас стреляла.
Не хватало еще, чтобы она целилась в него! Лахлан про себя усмехнулся.
Изабелл махнула рукой в сторону портрета Арчи Данфи. Маленькая озорница использовала эту картину в качестве мишени. Все полотно было утыкано стрелами, как ежик иголками.
«Изабелл все-таки слишком жестока», – не без грусти подумал Лахлан. Впрочем, Данфи, попавший в тюрьму вместе со своим кузеном Маккинни, не вызывал у Лахлана ни малейшей жалости, каждый из негодяев получил то, что заслуживал.
– Ах да, забыл поблагодарить тебя за то, что ты не попала в меня.
– Тебе просто повезло. – Она весело ему подмигнула. – А я тоже чуть не забыла: меня же послали за тобой. Тебя зовут есть. Говорят, на обед будет ростбиф и пудинг.
– Прекрасно, как нельзя вовремя. – Лахлан обрадовался приглашению, потому что проголодался. Он вежливо, как светской даме, предложил девочке согнутую в локте руку. Изабелл была так мала, что еле-еле до нее дотянулась. Взяв его под руку, она внимательно посмотрела ему в лицо:
– Тебе серьезно сегодня исполняется тридцать?
– Надеюсь.
– Хм, хм…
Лахлан вопросительно взглянул на нее:
– Что ты хочешь сказать?
– Хм, тридцать – это так много.
– По сравнению с тобой – да, – улыбнулся Лахлан. – Ведь тебе всего пять.
– Мне уже шесть, – с явным огорчением отозвалась Изабелл.
– Шесть, ого, это же очень много!
– Да, – протянула Изабелл, шмыгнув носом. – Мне кажется, что мои лучшие годы уже позади.
Лахлан расхохотался:
– Лучшие? Позади?
– Конечно. Мама теперь носит еще одного ребенка.
Да, Сюзанна раздалась очень сильно, и Лахлан подозревал, что она, скорее всего, родит не одного Лохланнаха, а двух. Ханна по своей величине ничуть не уступала Сюзанне, размеры ее живота вызывали точно такие же подозрения. Ах да, еще… его Лана.
– Ты знаешь, что они мне говорят?
Судя по возмущению, явственно прозвучавшему в голосе Изабелл, ей сказали нечто столь ужасное и отвратительное, что она была просто в шоке.
