За то время, пока они были вместе, Ральф научился немного говорить по-русски, понимал уже гораздо больше. Но сейчас он догадался бы о смысле этих слов по ее тоскливым глазам. Парень понимал, что ей было несладко. Ему следовало утешить любимую, но как это сделать, Ральф не представлял.
— Я хотеть остаться. Не хотеть война. Война — это плохо.
— Тогда ты попадешь в плен к нашим, — сказала Алевтина.
Он пожал плечами. Мол, пусть так и будет.
— Я постараюсь тебе помочь, — твердо проговорила девушка, хотя пока не придумала, как она это сделает.
Город лежал в развалинах. Всюду, куда ни кинь взгляд, воронки от снарядов, сожженные дома, разбитая техника. Под ногами, хрустя, перекатывались гильзы, валялось всякое оружие, большей частью поломанное. Особенно много разрушений было у реки, где шли на прорыв части Красной армии.
Немцы сожгли все мосты через Псел. Полицаи, оставленные прикрывать отступление, подпалили центр города, отчего многие деревянные дома напрочь выгорели.
Дороги перекрывали деревья, поваленные взрывами. Машины, управляемые бывалыми, все повидавшими шоферами, лавировали между покореженными стволами и остовами сгоревшей техники.
Два десятка шагов до здания комендатуры по искореженной булыжной мостовой дались Алевтине Симонюк непросто.
Нелегко было попасть и к коменданту города. К нему стояла длиннющая очередь, состоявшая из местных жителей и военнослужащих.
Когда Алевтина наконец-то вошла в небольшую комнату, в которой витали клубы табачного дыма, она стушевалась и не знала, как начать разговор. И вообще, что уместно говорить в таком случае? Алевтина так и стояла посреди комнаты, хлопая глазами и теребя в пальцах кончик клетчатой косынки.
— Что у вас? — нетерпеливо спросил комендант, так и не дождавшись, когда же девушка начнет говорить.
— У меня немец…
Худощавый майор с седыми висками поднял брови и пристально посмотрел на Алевтину.
— Что-что у вас? — повторил он вопрос, но уже с иной интонацией.
— Немец, — ответила Алевтина и покраснела. — У меня в квартире находится немец. Но он не такой, как другие, не фашист. — Девушка вконец разволновалась. — Он наш… ну, на нашей стороне. Ненавидит войну, Гитлера. Сам здесь остался, по доброй воле, когда его часть уходила из города.
— Немец, говорите? — Майор посмотрел на девушку так, как будто сразу догадался об их взаимоотношениях.
Худощавого майора с седыми висками звали Степаном Игнатьевичем. Назначение военным комендантом города было для него такой же неожиданностью, как если бы он был назначен художественным руководителем балетной труппы. Наверное, сказалось то обстоятельство, что до войны Степан Игнатьевич работал членом райисполкома. Поэтому сверху и был отдан такой приказ.
Степан Игнатьевич сделался начальником распорядительного органа под названием «комендатура». Он имел аж двух подчиненных: заместителя и секретаря.
На столе в его кабинете стоял телефонный аппарат. Он пока не работал, но связисты уже ковырялись за углом и обещали уладить эту проблему к концу дня. Помимо телефона на столе стояла пишущая машинка «Прогресс» с одной запасной лентой, вечно заедающей огромной кареткой и клавишами в металлических ободках. В ящике стола лежала круглая печать, на оттиске которой ни черта было не разобрать.
В подчинении майора состоял комендантский взвод. Его командир, молоденький лейтенант, который сидел в приемной и ожидал распоряжений. Худощавый майор с седыми висками пока не представлял, что делать с этим взводом. Возможно, он еще и пригодится.
С военными, которые приходили к нему, он как-то справлялся, поскольку их требования и просьбы были ему понятны. С гражданским населением дело обстояло сложнее. Но майор старался хоть как-то решить их проблемы. Он понимал, что откладывать их на потом не стоит. Сами по себе они не исчезнут, никуда не денутся.
Однако Степан Игнатьевич абсолютно не представлял себе, что ему делать с этой вот девушкой в косынке. Она, видите ли, заявила, что у нее дома находится немец, который сам, по собственной воле остался в городе. Он ненавидит Гитлера и не желает больше воевать.
Поэтому майор с седыми висками не торопился. Он дотянул папиросу, потушил ее в пепельнице, переполненной окурками, и решил для себя, что возня с добропорядочными фрицами находится вне его компетенции. На хрен ему это надо! Тут и без того проблем по самое не могу. А то и погуще.
Степан Игнатьевич перевел взор на девушку, густо покрасневшую и продолжавшую теребить кончик косынки, и изрек:
— Вот что я по такому случаю посоветую. Вам нужно к контрразведчикам обратиться. Это в их компетенции.
— А они где находятся? — спросила Алевтина.
Майор закурил новую папиросу и ответил:
— Наискосок от комендатуры, в наполовину каменном, наполовину деревянном доме расположился штаб полка. Ступайте туда и узнайте, где найти отдел контрразведки. Пойдете туда, куда вам укажут. Там все про немца своего и расскажете. Вам все понятно? — строго спросил Степан Игнатьевич и свел брови к переносице.
— Да, — ответила Алевтина.
— Тогда идите и позовите следующего.
Глава 8. Ефрейтор Ральф Херманн
За стеной справа и слева стучали топоры и молотки. По коридору сновали связисты, разматывали катушки с телефонным кабелем. Сколько придется стоять в Сумах, не знал никто. Пусть всего лишь пару дней, но штаб должен работать так, как ему и положено. Он является главным органом управления всем личным составом полка. Без связи с батальонами, ротами и другими подразделениями, соседями справа и слева ни управлять полком, ни планировать боевые действия не получится.
Кроме того, для успешной работы штаба был необходим хотя бы минимум бытовых условий. Помещение или палатка, столы, табуреты, места для отдыха.
Поэтому и стучали топоры и молотки в руках солдат, создающих эти самые бытовые условия. Они ставили двери, выпиливали рамы, сколачивали столы. Среди них были настоящие мастера. Но особых изысков и излишеств от них никто не требовал. Главное, чтобы сработано было крепко и в быту практично.
Только сотрудники контрразведки допили чай, как в дверь кабинета кто-то постучал. Младший лейтенант Ивашов немного удивился по этому поводу. Офицеры штаба пятьсот двадцатого стрелкового полка теперь считали его своим. Они заходили к нему без стука, по-свойски.
— Войдите! — громко произнес он.
В кабинет вошла миловидная девушка лет девятнадцати-двадцати в клетчатой косынке. Она встала в дверях, оглядывала комнату и не решалась пройти вперед.
— Да вы проходите, — сказал Ивашов, согнал Зозулю с места и предложил девушке присесть. — Как вас зовут? — осведомился он.
— Алевтина Симонюк, — ответила девушка.
