– Знаешь, Пабло, а почему бы нам не умереть от электрического разряда вместе… и мы с тобой отправимся на небо, раз и навсегда… навечно?
Эскобар начинает покачиваться, на минуту кажется, что он поскользнется и упадет в ванну с радио, лодочкой и всем остальным. За секунды он роняет их на пол, достает меня из воды, уверяет, что его примут только в аду, заворачивает в полотенце и начинает яростно вытирать, будто все это – сон. Я начинаю подпевать в такт звучащей песне «Лихорадка» («Fever»)
[126], одновременно переводя ее. Я восхищаюсь маленькими деталями игрушки моей мечты, говоря Пабло, что «Вихри Линда II» точно должна быть достойна девушки мафиози, размером, по крайней мере, сто футов в длину… Тогда мы попытаемся наверстать каждое мгновение потерянного настоящего. Фантазии его демона и ночные кошмары моего бедного ангела-хранителя сливаются с «Кокаиновым Блюзом» («Cocaine Blues») и другими песнями Джонни Кэша с концерта для заключенных в тюрьме Фолсом
[127], которые я даже не собираюсь переводить. Кто бы рискнул сейчас спеть Пабло Эскобару на родном языке:
«Я застрелил парня в Рино, просто чтобы посмотреть, как он умрет».
Только не эта свинья, что богаче меня!
«Лучше могила в Колумбии, чем тюремная камера в США!» – кричат повсюду листовки и плакаты новоиспеченной повстанческой группы «Экстрадируемые»
[128]. Хотя СМИ заверяют, что имена членов неизвестны, личности ее основателей, их занятия, состояние и мстительность прекрасно знакомы даже последнему дураку на деревне, в самом отдаленном муниципалитете или богом забытом уголке Колумбии. Объявление войны наркомафии новым министром юстиции Энрике Парехо, сторонником Галана, ударило, подобно грому. Через несколько дней после своего прихода на смену Родриго Ларе, Парехо подписал экстрадицию Карлоса Ледера и Эрнана Ботеро, банкира и главного акционера футбольной команды «Atlético Nacional». Министерство юстиции Северной Америки потребовало выдать его в связи с отмыванием более чем пятидесяти миллионов долларов. Ледер убегает из страны, а Ботеро экстрадируют, все футбольные матчи отменены в знак траура, а фотография, где его со скованными ногами и руками тащат агенты ФБР, становится символом националистической борьбы «Экстрадируемых».
Хильберто Родригес и Хорхе Очоа переехали с семьями в Испанию. Оба думают уйти на покой, вложив основную часть капиталов в Европе. Родригес будет очень по мне скучать и хотел бы скоро увидеться вновь. Для него я, возможно, единственная женщина-журналист, с которой можно спокойно поговорить о делах, коллегах и «профсоюзных» проблемах, будучи на сто процентов уверенным, что не произойдет утечки информации. Зная все тонкости его профессии, особенно в настоящий момент, последнее, что мне нужно, – способствовать или усиливать уже существующие разногласия двух группировок. Я прекрасно сознаю: в такой кульминационный момент любой неверный шаг может стоить мне жизни, поэтому отношения с ними строятся на добровольном кодексе чести, в лучшем стиле коза ностры. Заметно, что Хильберто уезжает с некой грустью, вызванной привязанностью или любовью с его стороны. Но ведь мы никогда не были влюблены друг в друга. Хотя я говорю ему, что тоже буду скучать по нашим долгим разговорам, на самом деле я никогда не прощу ту мимолетную интрижку, ужасно неосмотрительную для такого предприимчивого человека, как он.
В течение следующих месяцев мы с Пабло возвращаемся к былым радостным дням. Поскольку теперь каждая наша встреча требует тщательной подготовки, мы используем каждую минуту, чтобы побыть наедине и насладиться мгновениями счастья. Самолеты, на которых я путешествую, арендованы. Только двое мужчин, встречающих меня в аэропорту, вооруженных складными винтовками «R-16», знают, что я встречаюсь с Эскобаром. Так как моя квартира – где-то в ста метрах от садов резиденции американского посла в Боготе, Пабло ужасно беспокоит, что департамент безопасности может следить за мной или я могу попасть в руки спецслужб. Поэтому, ради его спокойствия, я никогда не спрашиваю его пилотов или охрану, куда они меня везут. Наши встречи проходят ночью, в маленьких недостроенных домиках. Пабло всегда приезжает после нескольких часов пути по ужасным, грязным и ухабистым дорогам. По мере приближения к финальному пункту назначения я всюду замечаю наблюдательные вышки. Парни говорят, мы направляемся в один из множества загородных домов, которыми Пабло усыпал всю Антиокью. Поскольку мы всегда оказываемся на шоссе за пять минут, я заключаю: все устроено так, чтобы до невозможности усложнить маршрут, одновременно облегчив бегство Пабло в случае, если он попадет в засаду. Только потом я узнаю: многие из незаконченных построек перевезли из асьенды «Наполес». Это единственное место на Земле, где Пабло чувствовал себя в полной безопасности, там он подготовил тайники, которые стали бы его убежищем в ходе постоянных войн. Эскобар уже знал, а я предчувствовала, что это место станет его единственным пристанищем на оставшееся время.
Хотя мы не признаемся друг другу, но оба знаем: любая из наших встреч может стать последней. У каждой – некий привкус расставания навечно. Когда я вижу, как он уезжает, то надолго погружаюсь в бесконечную грусть, думая о том, что со мной станет, если его убьют. Я до сих пор надеюсь на уход Пабло из бизнеса, тогда ему удастся договориться с правительством Колумбии или с США. Я скучаю по Фаберу, секретарю, который почти всегда отвечал за передачу денег накануне моих поездок. Но Пабло объясняет: его верный служащий хороший, мирный человек, а ему сейчас необходимо жить в окружении молодых, бесстрашных парней, которые не боятся убивать, потому что уже не раз это делали. Двое людей, забирающих меня и привозящих обратно в аэропорт, каждый раз меняются. Мы все вооружены: я – с моей «береттой», Пабло – с пулеметом «MP-5» или немецким пистолетом, а парни – с пистолетами-пулеметами «Mini Uzi» и автоматами «R-15» и «AK-47», такие же используют партизаны.
Я всегда жду его в маленьком домике, в полной тишине. Пистолет и лицензия лежат в кармане. Слыша, как подъезжают джипы, я гашу свет и смотрю в окно, чтобы удостовериться, что это не секретная полиция, департамент безопасности или армия. Пабло сказал: не важно, кто это будет, – я должна застрелиться перед тем, как меня станут допрашивать. Он не знает одного: я морально подготовилась застрелить его, если задержание будет происходить у меня на глазах, ведь я точно знаю: менее чем за двадцать четыре часа он окажется в камере, откуда никогда больше не выйдет. Предпочитаю лишить его жизни собственными руками, чем дожидаться экстрадиции.
