— Зачем опять огурцы нарезала? — заворчал Пименов. — Знаешь ведь, не люблю…
— Одни выпивать станете или нас с дочкой пригласите? — не отвечая на придирки мужа, спросила хозяйка.
— Да уж как–нибудь без вас справимся, — отмахнулся Пименов. — Слышала? Мы с Иваном в Ирбит едем!
— Я не могу, — твердо повторил Иван.
— А я сказал — можешь! — брякнул по столу кулаком Пименов.
— Василий, если ты и дальше будешь так шуметь, то, может, вам обоим лучше в кабак пойти? — спросила его жена и, повернувшись, вышла. На Пименова ее слова подействовали, как ни странно, успокаивающе: он сел на лавку, стоящую возле стола, поманил к себе Ивана. Тот, продолжая держать в руках тяжелый кошель, подошел к столу и сел с краю.
— Ты чего, словно не родной? — ткнул его в бок кулаком Пименов. Положи деньги на стол, не украду, не боись.
— Совсем и не боюсь, — Иван положил кошель на уголок стола.
— Давай, выпьем, — налил Пименов в стаканы, — да помянем раба божьего Василия, отца твоего, — предложил он, подавая один из стаканов Ивану, — пей, пей, — проследил, чтоб Зубарев выпил до дна, — прости, Господи, грехи ему, и ловко выплеснул содержимое себе в рот.
Пока они выпивали, Пименов не переставая говорил, вспоминал, как они с Зубаревым–старшим ездили в Березов, раз даже чуть не замерзли по дороге, да наткнулись на остяков, отогрелись. У Ивана как–то потеплело в груди, стало радостней, и он время от времени кидал осторожные взгляды на кошель, ловя себя на мысли, как ему хочется остаться одному, подержать деньги в руках. Пименов заметил это и проговорил небрежно:
— Я тебе, Вань, знаешь, чего скажу? Ты, гляди, за деньги душу не променяй, а то оглянуться не успеешь, как только они одни для тебя наиглавными самыми станут, про людей забудешь, а они, деньги проклятущие, всю душу–то тебе и выжгут, спалят. Я хоть мужик не больно верующий, в церкву, сам знаешь, не часто хожу, но тут моя вера крепкая: нельзя деньгам волю давать, чтоб они над тобой верх забрали. Понял?
— Ага, — кивнул головой Иван и снова против своей силы глянул на проклятый кошель.
Потом все как–то смешалось у него в голове, и, когда на другой день он попытался восстановить происходящее, вспоминал лишь пьяную болтовню Василия Пименова, как несколько раз в горницу заходила хозяйка, приносила новый графинчик, внимательно смотрела на него, Ивана, и вновь выходила. Потом Пименов уснул прямо за столом, но и в полусне пытался еще что–то сказать, объяснить, требовал запрягать, чтоб ехать на ярмарку, в Ирбит. Тогда Иван встал и пошел в прихожую, но непонятным образом оказался в комнате, где сидела за вышивкой Наталья. Тут память совсем отказывалась служить ему, и вспоминались лишь смеющиеся Натальины глаза, яркие губы, все та же непослушная прядка волос, выбивающаяся из–под платка. Ее, эту прядку, Иван плохо слушающимися руками несколько раз пытался накрутить на свой палец, уложить на место. Наталья сердилась, хлопала его по руке, но не прогоняла. Тогда он настолько расхрабрился, что предложил ей поехать в Петербург. Наталья хохотала, отталкивая его от себя, грозила, что расскажет все отцу, и тут в комнату заглянула мать. Она увела Ивана обратно в горницу, где, все на том же диванчике, лежал уже разутый хозяин, громко похрапывая. Она налила Зубареву большую кружку холодного кваса и проводила до дверей. Дальнейшее, как он добирался в своих санках до дому, Иван помнил и вовсе смутно. Антонина спала, а Карамышев у свечи читал книжицу, подаренную накануне митрополитом Сильвестром. Он как будто и не заметил или не придал значения, что Иван вернулся не совсем трезвым, и стал зачитывать ему что–то смешное. Но когда Зубарев кинул на стол тяжело звякнувший кошель, тесть встрепенулся.
— Откуда? — спросил он, настороженно глядя на Ивана. — Неужто Михаил Яковлевич расщедрился?
Но Иван ничего не стал ему объяснять, прошел в свою комнату и завалился спать. Сегодня он со стыдом вспоминал то, что наговорил вчера Наталье, и хотелось побыстрее уехать из города, остаться одному и гнать по заснеженной дороге так, чтоб только комья снега летели из–под копыт Орлика да ветер трепал волосы, чуть не срывая с головы шапку. Но в глазах вновь и вновь вставала русая натальина прядь, и она словно держала его, привязывала к себе, не давала навсегда уехать из города.
Вместе с Карамышевым они решили, что разочтутся с наиболее навязчивыми просителями, которые почти каждый день приходили требовать возвращения долга, а потом, через два–три дня, оставив старого деда Михея сторожить дом, уедут из города и до весны поживут в помигаловской деревеньке, где вряд ли кто–то сумеет найти Ивана. Оставалось только неясным: сообщать ли об этом губернатору Сухареву. Он наверняка уже знает, возможно, митрополит ему сообщил, что Иван выплавил у себя дома серебро из руды с Урала. Как он поведет себя при этом, предвидеть было трудно. Вероятнее всего, попытается найти Зубарева, направить на розыски полицию, а чем это закончится, опять же предвидеть невозможно, но вряд ли чем–то добрым. Потому тесть посоветовал Ивану не искушать судьбу, а наведаться в губернаторский дом и сообщить Сухареву: мол, уезжает по срочным делам, а как вернется, тут же явится на глаза к его высокопревосходительству.
Алексей Михайлович Сухарев встретил Ивана чуть ли не радостно, быстренько выпроводив из кабинета каких–то офицеров, окинувших Ивана вопрошающими взглядами.
— Рассказывай, голубчик, что там у тебя получилось, — поинтересовался он, усаживая Зубарева перед собой.
— А чего говорить, — небрежно пожал тот плечами, — выплавили серебро из руды. Не обманул Тимоха Леврин, настоящим мастером оказался.
— Про расписочку не забыл? — осторожно напомнил Алексей Михайлович.
— Как же, забудешь тут, — усмехнулся Зубарев, — только, ваше высокопревосходительство, коль вы взялись в долю со мной те прииски разрабатывать, то и помощь ваша, хотя бы на первое время, требуется.
— О какой помощи речь ведешь? — привстал со своего кресла губернатор.
— Да хотя бы пару человек солдат мне для охраны выделите.
— Солдат? — переспросил Сухарев. — Солдат это можно… Только на кой они тебе сдались? Денег у тебя все одно не имеется, а людей смешить, по городу под охраной разгуливать, — зачем оно?
— Так они мне для поездки на Урал нужны, к башкирцам. Там без охраны и сгинуть можно.
— Хорошо, — чуть подумав, согласился тот, — будь по–твоему. Отпишу полковнику Ольховскому, чтоб выделил тебе на месяц пару своих солдат.
— И чтоб при конях, — добавил Зубарев.
— Поди, еще и довольствие на них потребуешь?
— А как же… Святым духом они, что ли, питаться будут?
Сухарев собственноручно написал на небольшом листке бумаги записку полковнику и подал Ивану. Тот, даже не поблагодарив, а как само собой разумеющееся, взял ее, бегло прочел и спросил твердо, глядя в глаза губернатору:
— Еще одно дело до вас имеется… Как рудники те найдем, то пробы с них желательно в Петербурге делать, в Берг–коллегии. Заведено так. Дело–то не шуточное…
