Далее граф спрашивал у Кураева совета, как ему поступить с просителем, попавшим в очередной раз в затруднительное положение.
"Ничего себе, затруднительное! Ему каторжные работы грозят, а это такое сверхзатруднительное положение, что врагу не пожелаешь".
Но в любом случае графу следовало дать ответ, поскольку посыльный сообщил, что заглянет к нему завтра с утра. Кураев несколько раз прошелся по комнате, прикидывая, что бы написать Гендрикову, дабы и правила приличия соблюсти, и самому в то щекотливое дело с тобольским купеческим сыном не встревать окончательно. Однако, несмотря на все старания, поручик так и не смог придумать, как ему лучше дать ответ, решил отложить данный вопрос до ночи, тем более, что вечером он должен был явиться к канцлеру Бестужеву по неотложному делу. Может, к тому времени что–то и прояснится.
Канцлер в тот вечер оказался крайне сумрачным и, как показалось Кураеву, весьма постаревшим.
— Подам в отставку, — раздраженно проговорил он, как только Гаврила Андреевич устроился на обычном своем месте возле камина, — сил моих больше нет воевать с ними. — Кураев почтительно промолчал, понимая, что лучше ни о чем не спрашивать, а Алексей Петрович сам, коль сочтет нужным, выскажется по поводу своих неудовольствий. Так и вышло. Чуть помолчав, канцлер доверительно сообщил:
— На днях письмо из Вены получил, в котором намекается на их союз с Версальским двором. Каково?
Кураев не знал, что на это ответить, и сделал сокрушенное лицо, скорбно качнул головой, потом высказался неопределенно:
— Знать, пора пришла…
— Это как понимать? — сверкнул в его сторону глазами Бестужев. — Пора пришла мне в отставку подавать?
— Простите, но не это имел в виду.
— Э -э -э… Тебе, поручик еще служить да служить, всякого повидать придется. Не смотри на нас, стариков, мы свое отжили, иное время настает. Ты вот что, в Москву готовься ехать на этой неделе, о времени отдельно сообщу. Государыня на богомолье в Троицкую лавру собирается, а потому надобно проследить, кто к ней по дороге пристанет.
— Из наших? — уточнил поручик.
— За нашими пусть Шурка Шувалов глядит, а у меня известие имеется, что кой–кто из иностранных дипломатов накоротке с ней побеседовать желает. Вот за ними и проследи. Понял?
— Чего ж не понять, не впервой.
— Вот и ладно. А ежели услышишь чего там, в Москве, то не забудь и о том доложить. Можешь идти. Готовься к отъезду.
— Ваше сиятельство, — уже направившись к двери, заговорил Гаврила Андреевич, — помните, докладывал вам про Зубарева Ивана, что из Тобольска родом?
— Помню. И что с того? Надо полагать, уже на каторге кандалами звенит? Чего вдруг о нем вспомнилось на ночь глядя?
— От графа Ивана Симоновича Гендрикова послание получил…
— Неужто и он тем каторжником интересуется?
— Гостит он у него в имении. Бежал из–под стражи.
— Не может быть?! — глаза Бестужева моментально засверкали неподдельным интересом. — Может, обознался граф? С чего тот колодник в его имение вдруг заявился?
— Того знать не могу. Но Иван Зубарев, на мой взгляд, человек непредсказуемый.
— Как–как? — переспросил Бестужев. — Непредсказуемый, говоришь? Верно замечено, есть такая порода людей. Непредсказуемая… — и так, и этак покатал он во рту понравившееся словечко. Подошел вплотную к поручику и тихо проговорил, почти прошептал:
— Пренепременно встреться с тем Зубаревым и постарайся, чтоб незаметно выбрался он из Москвы. Найди ему попутчика из верных людей.
— Куда же направить его? Обратно в Сибирь? — Кураев несказанно удивился, что канцлер вдруг проявил необычайный интерес к купеческому сыну и хочет помочь тому скрыться от правосудия.
— В Сибирь он всегда успеет, — хохотнул неожиданно развеселившийся Алексей Петрович, — присоветуй ему в Польшу направиться, к старообрядцам в их поселения. А там пусть сыщет Мирона Нескорова. Найдет, найдет, успокаивающе поднял вверх ладонь канцлер, увидев, что поручик собирается что–то спросить у него. — Не может быть, чтоб таковский человек, как этот купецкий сын, да не нашел кого–то там. — И дальше что ему следует делать?
— А вот того тебе знать не следует, любезный, — ухватил Кураева за локоть канцлер. — Для тебя же лучше, — добавил, увидев, как тот нахмурился. — Наше дело такое, что одному лучше много не знать. Поровну меж всеми делить, чтоб каждый кусочек из всего знал, а все вместе лишь тот, кто сверху за всем тем наблюдает, — направил указательный палец себе в грудь.
— Будет исполнено, ваше сиятельство, — поклонился Кураев.
— Надеюсь, — живо откликнулся тот. — И не забудь, пусть непременно найдет в раскольничьих поселениях Мирона Нескорова. И вот еще что, голубчик, выбрось в огонь послание от графа. Сделаешь? — почти просительно проговорил Бестужев. Кураев молча кивнул и вышел.
Когда Гаврила Андреевич, встретившись с Зубаревым в имении графа Гендрикова, сообщил ему, что в скором времени Иван отправится в южные порубежные города, где проживают уже долгое время старообрядцы, бежавшие еще во времена правления Петра Алексеевича из России, у Ивана чуть глаза на лоб полезли.
— Чего я там позабыл–то, в тех краях? — раскрыл он рот от изумления.
— Так надо, — не стал вдаваться в объяснения Кураев. — В Сибири тебя уже ищут, а вот в Малороссии вряд ли станут.
— Можно и в Москве переждать до поры, — попробовал предложить нечто среднее Иван, но поручик и слушать не хотел.
— Или едешь, куда сказано, или… отправляйся на все четыре стороны, и ко мне больше не обращайся. К тому же, — добавил он таинственным шепотом, поручение тебе будет особое. Хочешь службу сослужить отечеству своему?
— Ага, — согласно кивнул Иван.
— Найдешь в тех раскольничьих поселениях Мирона Нескорова, а он уже дальше направит тебя.
13
… В конце лета, на Успение, через Серпуховскую заставу по направлению на город Тулу проехала ничем не приметная повозка, запряженная парой добрых коней. Статный вид и упитанность породистых рысаков — единственное, что отличало ту повозку от прочих, направляющихся в южные пределы необъятной Российской империи. В повозке находились сержант из города Глухова Роман Галактионович Замахаев и Иван Васильевич Зубарев, одетый в солдатскую форму и вписанный под чужим именем в подорожную сержанта. Кони и повозка были выделены им из личной конюшни графа Гендрикова, на чем настоял поручик Кураев, принимавший непосредственное участие в отъезде из Москвы Ивана Зубарева.
— Куда еще дальше? — всхлипнул Иван. — И так чуть не край земли. — Он плохо представлял, что находится дальше за теми землями: то ли армяне живут, то ли немцы, а может, и совсем не известная ему нация. Но спорить с поручиком он долго не мог, тот подавлял его своей жесткой и непререкаемой волей, да и вообще не оставлял выбора. Потому, поахав и поохавши вволю, Иван–таки согласился, заметил, как облегченно вздохнул Гаврила Андреевич.
