14
Иван Симонович Гендриков сам вышел навстречу приехавшим гостям, обнялся дружески с Кураевым, молча поклонился Зубареву и поднял брови вверх, приготовясь ждать объяснений столь неожиданного визита.
— К тебе я, Иван Симонович, давненько собирался заехать, надобно потолковать по одному дельцу важному, и упреждать не хотел, посыльного не отправил, думаю: нагряну, как снег на голову… Вот и поехал сегодня с визитом, а тут…
— Да что мы в прихожей разговор ведем, — встрепенулся граф Гендриков, пройдемте в кабинет, там и объясните все.
Они прошли в кабинет графа, который больше напоминал библиотеку, поскольку весь был заставлен дубовыми, темного, почерневшего от времени дерева, шкафами, на верху их виднелись чучела ловчих птиц — орлов, соколов, беркутов, ястребов, а посреди кабинета стоял круглый стол с единственной раскрытой книгой, и горело несколько свечей в серебряном канделябре. Граф, продолжая чуть хмурить тонкие белесые брови, быстро закрыл книгу и убрал на полку, потом сделал рукой знак, приглашая сесть своих гостей. Кураев, не долго думая, опустился в кресло, закинув ногу на ногу, а Зубарев продолжал смущенно стоять, боясь кровью испачкать дорогую мебель.
— Не стесняйтесь, молодой человек, — подбодрил его граф, — мебель для того и придумана, чтоб сидеть на ней, а не любоваться.
— Испачкать боюсь, — оправдываясь, произнес Иван.
— Ничего, отчистят, — чуть улыбнулся граф, и сам пододвинул глубокое кресло Зубареву.
— Каков храбрец? — кивнул в его сторону Кураев. — Один с тремя сразу дрался. Разреши представить, Иван Зубарев. Из Тобольску! — надул он смешно щеки и, щелкнув пальцами, вытянул указательный вверх, словно Тобольск именно там, вверху, и находился.
— А там подраться не с кем было? — насмешливо спросил граф, присаживаясь на кончик кресла и внимательно наблюдая за Зубаревым. Обязательно надо было в Москву ехать, да, Иван… как вас по батюшке?
— Васильевич, — почему–то страшно смущаясь, наверное, потому, что он впервые оказался в гостях у столь знатного человека, ответил Иван.
— Очень хорошо. Значит, Иван Васильевич. Известное имечко. Прямо как покойного царя известного нам. Иван Васильевич Грозный был когда–то такой, да упокой, Господи, душу его многогрешную. Как вам это нравится? Иван Васильевич! Ну, так кого вы изволили осчастливить божественной дланью своей?
— Одного–то он дланью, а второго шпагой осчастливливал, — подсказал графу Кураев.
— Еще и шпагой? Очень, оч–чень по–рыцарски, — вытянул губы Гендриков. Значит, и шпагой владеете?
— Это надо было видеть, — опять вступил в разговор Кураев, если это можно было назвать разговором, а не насмешливым, с язвинкой монологом хозяина дома, — я потому и кучеру велел придержать, что гляжу, молодец один посреди улицы машет чем–то… Думал, секирой или топором, ан нет, шпагой работает.
— Да–а–а… — покачал Гендриков головой, — а если бы ему под руку секира попалась, тогда чтоб он натворил? Вы, сударь, не дровосек случаем?
— Мы из купецкого сословия, — промямлил Зубарев, чувствуя, как у него горят щеки, лоб и даже тело под одеждой, до того обидно разговаривал с ним граф, но придраться при том было абсолютно не к чему, и он предпочел отмалчиваться и далее.
— Это он шутит, — вновь подал голос Кураев, — он прямой потомок могущественного Самсона, победителя филистимилян.
— Да, заметно… Как я сразу не догадался. И с кем же вы не сошлись во взглядах? — спросил Гендриков.
Иван тем временем убедился, что кровь почти не бежит из раны на ноге, а лишь слегка сочится, правда, осталось жжение, и вознамерился уйти, чтоб не подвергаться более насмешкам со стороны графа, будь он хоть трижды граф, но гордость не позволяла ему сделать этого, да и кто их знает, может, они, графы, со всеми так разговаривают, а потому он спокойно ответил:
— Ванькой Каином он назвался. У Сената мы с ним признакомились, помочь обещал…
— Помочь? Ванька Каин? Он вам кто: друг или родственник?
— Какой он мне родственник?! — возмутился наконец Иван. — Вы, ваша светлость, слова подбирайте, когда про родню мою поминаете. Стал бы меня сродственник шпагою тыкать! Тоже мне!
— О! Наш Самсон сердится, а это, как известно, может привести к большим разрушениям, — неожиданно добродушно засмеялся Гендриков и вдруг переменил тон на более ласковый, почти товарищеский. — Как же вас, Иван Васильевич, угораздило на самого Ваньку Каина налететь?
— Да откуда мне знать, кто он таков? Каин и Каин. Помочь обещал…
— Конечно, он поможет, — усмехнулся граф, — он у нас большой помощник, всей Москве известный. Даже государыня наша о нем наслышана.
— Государыня?! О Каине знает? — от неожиданности открыл рот Иван Зубарев. — Вот это да!
— Наша государыня много о ком знает, — кинул взгляд в сторону Кураева граф и провел пальцем по губам. — Может, придет время, и о вас узнает, подмигнул он Зубареву.
— Вы уж скажете тоже мне… — он уже совсем забыл о ране и о прежнем насмешливом тоне хозяина; обстановка, куда он попал, успокоила его, хотелось казаться выше, сильнее, значительнее, и он заговорил о первом, что пришло ему в голову:
— Вот ежели золотые россыпи найду, добуду золото там или серебро пусть, то государыне преподнесу непременно.
— Значит, вы у нас еще и рудознатец? — насмешливый тон вновь вернулся к графу. — А говорили, из купеческого сословия.
— Я тебе, Иван Симонович, время будет, так расскажу о его похождениях, — пояснил Кураев, — впору о нем были слагать.
— Недооценил я вас, молодой человек, недооценил, — Гендриков встал и подошел поближе к креслу, где располагался Зубарев, чуть наклонился и спросил участливо:
— Болит нога?
— Чуть, — дернул подбородком Иван, — не стоит беспокоиться.
— А вы терпеливый человек, — похвалил его граф, — я все ждал, когда вы помощи попросите, лекаря там доставить или еще чего. Молодцом, из вас выйдет толк.
— Предлагал ему на службу определиться, да не захотел, — подмигнул Зубареву Андрей Кураев.
— Может, он и прав, — задумчиво проговорил граф и осторожно пощупал ногу Ивана в области ранения. — Давайте–ка я осмотрю вас, — предложил он вдруг.
— Вы? — поразился тот. — Вы что, лекарь?
— Граф у нас на все руки мастер, — пояснил Кураев, — он в стольких сражениях участвовал, что научился лекарскому искусству, да и не только ему. Так что не переживайте, живы останетесь.
— Идите за ширму и обнажите ногу, — приказал граф таким тоном, что при всем желании Иван не мог ослушаться.
Иван зашел за ширму в углу кабинета, стянул панталоны и, смущаясь, ждал, пока Гендриков закончит осмотр, потом смазал ему рану чем–то едучим, забинтовал. Кураев же, в это время, преспокойно сидя в кресле, раскурил трубку и давал пояснения:
