— Но никому этого пока не удавалось достичь, разве что блаженные или святые могли взойти на подобную ступень.
— Не перебивай, — остановил его Чернышев и отнес книгу обратно на полку, бережно водрузил на старое место, — в одиночку вряд ли кто способен более, чем на минуту, сделаться счастливым, а вот когда нас будут сотни, тысячи единомышленников, то мы сможем перевернуть весь мир.
— Так уж и весь мир?
— Именно. И в Германии, и в Англии, и во Франции, и даже в Испании и всех других просвещенных странах имеются наши братья по духу.
— Поди, и среди турок братьев завели? — съязвил Кураев.
— Нет, — спокойно ответил Чернышев, — это не та страна, где бы могло найти место такое братство, но, поверь, со временем и в ней появятся наши последователи.
— Каким же образом, дорогой Иван Григорьевич, вы собираетесь сделать всех людей счастливыми? Уж не проповедями ли?
— Слушать проповеди ты можешь в церкви или в другом подобном месте. Мы, масоны, православной веры не отрицаем, но наши обряды во многом отличаются от церковных. Мы стоим как бы над религией, принимая все то, что идет во благо человеку. Но церковь, особенно православная, во многом закрепощает человека, не дает ему свободы выбора. А наша вера, вера в человека, позволяет решать и делать выбор самостоятельно.
— Да это, братец ты мой, богохульство, — сощурился Кураев. — Ежели в священном Синоде о том прознают, не поздоровится вам.
— Доносчиков среди нас нет, — гордо выпятил подбородок граф Чернышев и тоже прищурился, — уж не хочешь ли ты сказать, что можешь донести обо всем, что слышал от меня?
— Брось дурить, Иван, — довольно резко ответил Кураев и поднялся, — а то ты мой характер знаешь, не доводи до крайности. Лучше скажи, куда и в какое время явиться.
— Хорошо, молчу, молчу. Завтра и отправимся. Скажи, куда за тобой можно заехать, и будь готов сразу после полудня. Отвезу тебя на наше собрание, а там — тебе решать. — На том они и расстались.
… На другой день Гаврила Андреевич Кураев и граф Чернышев долго ехали через весь Петербург в сторону Московской дороги, пока не оказались на самой окраине, где в отдалении друг от друга виднелись загородные дома и дачи столичных вельмож. Чернышев постоянно направлял кучера, указывая нужное направление, и Кураев догадался, что граф знает дорогу с чьих–то слов, иначе кучер сам бы нашел нужный дом. Он спросил об этом Чернышева, и тот подтвердил правильность его предположения.
— Совершенно верно, мы стараемся каждый раз назначать новое место для встреч и собраний. Посторонний человек не должен ничего заподозрить. Два раза подряд собираться в одном и том же доме — плохой признак. Пойдут разговоры, заинтересуется полиция, а там — сам знаешь…
Возле ворот просторного, на два десятка окон дома с колоннами уже стояло около дюжины возков и карет, большинство из которых были украшены родовыми гербами.
"Весь цвет Петербурга", — подумал Кураев, стараясь запомнить изображения гербов на каретах, чтоб затем по ним определить их хозяев.
— А теперь, милый мой, не обижайся, но для вновь прибывших в нашу ложу правила особые, — с этими словами Чернышев достал из кармана черную повязку и, не спрашивая на то разрешения, повязал ее на глаза Кураеву. Тот промолчал, понимая, что возражать бесполезно.
Иван Чернышев провел его по ступеням парадного входа, заботливо предупреждая быть осторожным, ввел вовнутрь и через какое–то время разрешил снять повязку. Кураев облегченно вздохнул, когда глаза его вновь увидели свет, но был разочарован, поскольку оказался за довольно большой ширмой, отгораживающей его от основного помещения, где слышался ровный гул голосов, шаги, бряцанье металла.
— Оставайся здесь, пока тебе не разрешат выйти из–за ширмы, — свистящим шепотом проговорил Чернышев и добавил:
— Не вздумай самовольничать, — и с этими словами скрылся, оставив поручика одного.
Меж тем шум, доносящийся до слуха Кураева, все усиливался, видимо, решил он, прибывают новые члены собрания, и идет подготовка к его началу. Неожиданно Гаврила Андреевич почувствовал легкий испуг и даже пожалел, что направился сюда один, никого не предупредив, легко доверился графу Чернышеву. А кто его знает, для какой цели собираются эти люди? Хотя все они из знатных семейств, но зачем столько таинственности? Он вспомнил рассказ одного знакомого офицера о тайном обществе неких религиозных фанатиков на Украине, последователей сатанизма, приносящих во время своих сборищ в жертву годовалых младенцев, насыщающихся их кровью, а затем сжигающих само тело. Может, и эти, масоны, не обходятся без жертв? Как знать, как знать…
На всякий случай Кураев стал осматриваться, чтоб определить, где находится наружная дверь, ощупал шпагу, пожалел об оставленных дома пистолетах, но чуть успокоился, поняв, что, коль шпага при нем, то вряд ли ему грозит опасность. Если его заманили сюда для убийства, то наверняка шпагу отобрали бы под благовидным предлогом. Постепенно шум за ширмой начал стихать, и к нему заглянул Иван Григорьевич Чернышев и поманил за собой. Когда Кураев вышел из–за ширмы, то увиденное потрясло его: все помещение было обтянуто черным бархатом, на котором в определенном порядке висели молодые побеги акации, пол устилали толстые ковры с вышитыми на них таинственными знаками из геометрических фигур, что ему приходилось видеть в книге в доме Чернышева, в центре стоял треугольный стол с разложенными на нем молотком, циркулем, лопаточкой, какими–то орденами и лентами. Рядом со столом возвышались огромные трехрожковые светильники, в которых горели вишневого цвета свечи толщиной с руку, но, кроме этого, свет давали еще несколько факелов на стенах. Перед самым столом с жезлом в руках стоял невысокий человек в маске из черного шелка, а слева и справа от него застыли две шеренги мужчин в фиолетовых камзолах с такими же черными масками на лицах и прорезями для глаз.
Оглядевшись, Кураев увидел, что еще двое человек в разных углах стоят возле ширм и не имеют повязок на лицах, значит, решил он, они тоже присутствуют на собрании в первый раз, а остальные собравшиеся являются постоянными членами.
— Исполним наш гимн, — сказал в это время низким, хрипловатым голосом с явным иностранным акцентом стоящий у треугольного стола мужчина, и все собравшиеся дружно затянули:
Чувство истины живое
Нас в священный храм влекло,
О, стремление святое!
Сколь ты чисто, сколь светло…
Когда они пропели всю песню до конца, то все тот же, ведущий собрание, спросил, обращаясь ко всем:
— Братья! Сегодня среди нас находятся те, кто захотел воссоединиться с великим братством разума и света. Что вы скажете на это?
— Пусть пройдут испытания!
— Ввести в ложу учениками…
— Дать срок для испытания… — послышались голоса.
— Готов ли, брат мой, к испытанию? — наклонившись к самому уху, спросил Кураева граф Чернышев.
