— Откуда мне знать? Может, в Сибири давно, а может, и отпустили кого. Ваше дело — проверять, а мое — ответ держать.
— Уже проверили, — вытянул вперед свой носище Редькин, — липой все оказалось, как есть липой…
— Какая липа? — не понял сперва Каин, но потом до него дошло, и он размяк, сник и надолго замолчал.
— Я, само собой, в Сенат пошлю рапорт обо всем, что тобой, Каин, ранее совершено было по воровской стезе, а пока ты мне покажи свою работу, сыщи к завтрашнему дню фальшивомонетчиков, что свою деньгу чеканят и пол-Москвы ею наводнили. Все понял?
— Понять–то понял, да где я их найду прямо сейчас, — попробовал открутиться Иван, но полковник был непреклонен.
— Не иначе, как к завтрашнему вечеру воров тех ко мне в кабинет привести. А коль не выполнишь, пеняй на себя. Сообщу по начальству, мол, Ванька Каин покрывает тайных чеканщиков монет и с ними в сговоре…
— Как можно? — вскочил Иван и кинулся к столу.
— С вашим братом только так и нужно, — ответил Редькин, вынимая из–под бумаг пистолет со взведенным курком и направляя его прямехонько Ивану в живот, — иди, иди пока… И помни, к завтрашнему вечеру не сыщешь — я тебя сам сыщу, за тобой еще старый должок числится, помнишь, поди? Не забыл про армян?
На улице Иван вспомнил о сне и решил, что тот волк в точности похож на полковника Редькина, и отправился разыскивать своих подручных, что жили там же, в Зарядье, неподалеку от его дома. На стук высунулась испуганная голова старухи–хозяйки, которая прошамкала:
— Забрали дружков твоих, Ваня, давеча забрали, — и приготовилась закрыть окно, но Иван не дал.
— Кто забрал?
— Знамо кто — полиция… Ужо я вам говаривала: не доведет вас до добра этакая жизня вольная, по моему и вышло.
— Тьфу, на тебя, карга старая, — плюнул Каин, — накаркала!
— А тебя ищут али как? К себе не пущу, — и старуха с силой отбросила его руку, затворила окно.
Обескураженный, Иван пошел было к себе, но передумал и отправился прямиком на Мясницкую, к Аксинье. Та еще не вставала, и он долго стучал, опасаясь, как бы и ее не оказалось дома. Наконец, она вышла, негостеприимно окинула его взглядом, но, увидев осунувшееся лицо и блуждающие глаза, провела по его неподатливому, вечно выбивающемуся из–под шапки чубу мягкой рукой, спросила с участием:
— Случилось чего, Вань? Загнанный ты какой–то сегодня…
— Будешь тут загнанным, когда гонятся, — зло ответил он, — муж на службе?
— А где ему быть? У него, не то что у тебя, служба, каждодневно бывать надо, высох весь, хворать начал.
— Жалеешь? — они уже зашли в комнату, и Иван схватил Аксинью за плечи, притянул к себе, но она вырвалась, оттолкнула его и, заслонясь, словно ожидая удара, сердито выговорила:
— Или не знаешь, что пост сейчас? А? Совсем осатанел, словно нехристь какой.
— Осатанеешь с вами, — Иван плюхнулся на лавку и вытянул ноги, прислонясь к стене, шапку кинул на кровать, но Аксинья тут же подобрала ее, положила ему на колени.
— Долго не засиживайся, на службу мне пора. Сегодня в Знаменской церкви митрополит служить должен, успеть надобно.
— Успеешь на свою службу. Посоветуй лучше, как быть мне…
— Случилось чего?
— А, поди, нет?! Дружков моих взяли всех. И Кувая и Легата. Чую других, кто дружбу со мной водил, вместе с ними замели.
— Впервой, что ли? — дернула чуть плечиком Аксинья. — Выручишь. Дашь, кому надо и выпустят, велика печаль.
— Некому давать! — хряснул кулаком по столу Иван. — Давалка не та стала! Полковника Редькина надо мной поставили.
— И что с того? Хрен редьки не слаще, все берут, и этот возьмет.
— Да не знаешь ты его. Зверь он! Волк лесной! Он меня на Макарии накрыл, едва ноги унес. А сегодня в участок вызвал и велел к завтрашнему вечеру доставить со всей Москвы фальшивомонетчиков к нему в кабинет. Где я их возьму?
— Сурьезное дело, — Аксинья присела на табурет перед ним, заглянула в глаза, — бабы говорили, слыхала, будто много фальшивых денег появилось в городе нонче. Поспрашивай своих людей, авось, кто и слышал чего.
— Не так просто все, — мотнул чубом Иван, — время, время надо, а где оно, время–то? Редькин сказал, коль не приведу поддельщиков тех, то меня заместо их в острог определит, точно сделает, — Иван от жалости к самому себе выразительно хмыкнул носом и глянул в глаза Аксиньи. — Как быть–то, Ксюша? Может, в бега податься? Уйду в леса, и не найдут до конца жизни.
— Кому ты там нужен, в лесах–то? — впервые улыбнулась Аксинья, и лицо ее ожило, озарилось: заиграли голубизной глаза, блеснула капелька слюны на губах, встрепенулись крылья носа, вспорхнули длинные ресницы. — Не балуй, не балуй, — отстранилась от вновь протянутой ивановой руки, — сказала, не время… Давай–ка лучше подумаем, как поступить тебе. Может, кого из старых друзей–товарищей повстречаешь? Авось, да они чего скажут. С Камчаткой давно виделся?
— С Петром? После Макария встречались пару раз, но он как узнал, что я в Сыскной приказ определился, то и здоровкаться не желает.
— А еще кто? Кто с тобой к Макарию хаживал?
— Двоих я во время облавы Кошкадавову сдал, где теперь они, и не ведаю, а остальные затаились. Да и не будут говорить со мной.
— Пообещай денег, заговорят.
— Ой, Аксинья, плохо ты тех мужиков знаешь, они за деньги продавать один другого не станут, не та порода.
— Тогда тащи их в Сыскной приказ к своему Редькину, заместо тех фальшивомонетчиков, зачтется на первый случай.
— Думал я, Ксюша, об этом, думал… Тогда мне, в самом деле, придется из города подаваться: зарежут или в реку засунут.
— А другого выхода у тебя нет, — пожала та плечами, — прости, Ванюша, пора мне идти.
— Спасибо, что приветила, — поднялся Каин и шагнул к дверям, — прощай покудова…
"Может, и впрямь Камчатку сыскать да поговорить с ним, подскажет чего…" — думал он, вышагивая по наполняющимся народом московским улочкам. Ноги сами направляли его к Каменному мосту, куда он когда–то отправился в первый раз с Петром Камчаткой. По дороге купил четверть пшеничного вина, каравай хлеба и, поглубже надвинув шапку на глаза, шагнул в полумрак моста, и сразу разглядел вскочивших с земли оборванцев, приготовившихся кинуться врассыпную. Но, увидев, что он один, с четвертью в руках, сочли то за добрый признак и дождались, пока Иван подойдет поближе.
— Здорово ночевали, — поздоровался он первым и поставил бутыль на землю, — похмелиться желаете?
— Оно можно, коль не шутишь, мил человек, — ответил за всех старик с маленьким приплюснутым носом и огромным шрамом через щеку. Всего же под мостом оказалось шестеро одетых во что попало неопределенного возраста мужиков, но мог оказаться кто–то и за загородкой, в самой глубине, под перекрытием.
