Как только все расселись вокруг стола, императрица, глянув по привычке в окно, где начинали плавиться под яркими солнечными лучами завитки морозных узоров, обвела собравшихся ровным, спокойным взглядом, и, чуть приподняв левую бровь, негромко спросила:
— Чего–то не всех вижу на своей конференции… А где же изволит быть граф Александр Борисович Бутурлин? Что ему помешало присутствовать?
— В отъезде он, в Москву отбыл, — ответил за всех граф Воронцов.
— Мог бы и упредить об отъезде своем, — с явным недовольством в голосе произнесла императрица. — А почему нашего генерал фельдмаршала Петра Семеновича Салтыкова не вижу? Тоже в Москву отправился?
— На смотру, видать, — беспечно отозвался Петр Иванович Шувалов. Никакого порядка не стало.
— Велите ему прибыть ко мне пренепременно, — напуская в голос суровость, выговорила императрица. — Что ж, приступим, с Богом…
— И Разумовского не видно. Не занедужил ли? — как бы невзначай поинтересовался Бестужев.
— Ему мной самолично разрешено не являться. Иные дела у него, — сухо ответила императрица, и нехороший огонек вспыхнул у нее в глазах. — Ты мне это, Алексей Петрович, брось хитрости свои подпускать. Наперед все их знаем.
— Да что вы, матушка–государыня, — развел руками канцлер, — то я со всей скорбью христианской спрашиваю. Может, вправду, думаю, простудился, а то вчерась его видели без шапки в открытом возке с девками. А морозище–то так и жарит! Рождественские стоят. Тут и до беды недалеко.
— С какими еще девками? — вспыхнула императрица. И все поняли, что Бестужев сумел–таки уколоть ее. Но та нашла в себе силы сдержаться и, чуть кашлянув, свела густые брови, спросила канцлера. — Ты лучше начни докладывать какие новости твои агенты из иных стран сообщают.
— Да особых вестей, матушка, нынче не имеем, — грузно приподнимаясь с кресла, начал тот, — только и сообщили мне, будто бы король прусский, Фридрих, свое посольство к шведскому двору направить собирается.
— Собирается или уже направил? — уточнила государыня.
— Может, пока мы здесь сидим, уже и отправил. Вести до нас долго идут, кто его знает, что там теперь, в Пруссии, приключилось.
— Сам что думаешь: чего Фридриху от шведов надобно?
— Как чего? — канцлер даже удивился. — Известно дело: союз против нас заключить, чтоб потеснить из Европы. Никак не могут попривыкнуть, что Россия давно не та, что была когда–то.
— Это точно, — вставил свое слово Воронцов, — не хотят нас уважать в Европе. Бояться боятся, а уважения не питают.
— Ничего, уважать после станут, когда к боязни попривыкнут, — хмыкнула императрица, — а пока и этого для нас предостаточно.
— Давно их не учили уму–разуму, — подал голос Шувалов, но императрица оставила его слова без внимания и как бы в раздумье проговорила:
— Выходит, Фридрих в письмах ко мне одно говорит, а на деле другое творит. Славно, славно…
— Ни одному слову фридрихову верить нельзя, — горячо заговорил канцлер, — бесстыжие люди, что они, что французики эти, — оседлал он любимого конька, но Елизавета Петровна нетерпеливо махнула рукой в его сторону.
— Подожди тараторить, Алексей Петрович, скажи лучше, а нельзя ли шведам намекнуть, мол, мы об их тайных сношениях с Фридрихом извещены? Но только тонко намекнуть, чтоб не переборщить.
— Отчего же нельзя? Оно можно, — согласно кивнул головой канцлер, отпишу нашему посланнику в Швецию.
— А мне думается, шведы и так откажут прусскому королю и на союз с ним не пойдут, поскольку с нами в перемирии состоят. Нарушать его им сейчас ни к чему, то не крымский хан, которого все на нас только и науськивают.
— Все одно, ухо с ними надо востро держать, никак нам простить не могут, что батюшка мой их побил предостаточно.
— Истинно так, — согласно кивнул Бестужев, продолжая стоять.
— Что еще у тебя, Алексей Петрович? Да ты садись, садись, не стесняйся, поди тяжело стоять–то тебе, — милостиво предложила ему императрица.
— Как можно, матушка, — замахал тот руками, — должность моя такая, чтоб перед вами стоя ответ держать. Еще хотел доложить, что французский король по наущению недругов наших, отправил в столицу шпиона своего с рекомендательными письмами к разным высоким особам, — и он многозначительно обвел взглядом присутствующих, словно именно они все имели к тому прямое отношение. — Прикажете схватить на границе?
— А зачем? У нас особых секретов нет, пусть поглядит, а в крепость посадить его мы всегда успеем. Приставь к нему своих людей, и пусть о каждом шаге докладывают тебе самолично.
— Будет исполнено, матушка, — низко наклонил голову канцлер и опустился в кресло, давая понять, что у него иных сообщений не имеется.
— Что у тебя, Петр Иванович? — обратилась императрица к графу Шувалову. — Слухи идут, что новые деньги готовим, да что–то давно канитель эта тянется. Все ладно ли?
— Да вот принес художества, кои надлежит на монеты нанести, — с этими словами он положил на стол принесенный им бумажный рулон и принялся неспешно разворачивать. Все сидящие невольно вытянули шеи, пытаясь разглядеть, что изображено на бумаге. Наконец Шувалов развернул лист, прижал его своей табакеркой, поискал глазами, что бы еще поставить на другой конец стремившегося закрутиться обратно рулона, увидел на столике у окна небольшой бронзовый бюст императора Петра Великого и не нашел ничего лучшего, как использовать его в качестве пресса.
На внутренней стороне листа всем открылся довольно искусно нарисованный профиль императрицы Елизаветы Петровны, взятый в овал, с вензелем вверху, с лавровым венцом. Рядом был изображен архистратиг Михаил с расправленными крыльями за спиной и огненным мечом в руке. На соседнем рисунке, который, по–видимому, предназначался для обратной стороны монеты, красовался имперский двуглавый орел с хищно вытянутыми шеями и разметанными крыльями. Елизавета Петровна, близоруко щуря глаза, и полуоткрыв рот, внимательно вглядывалась в рисунки, которые по замыслу Шувалова в скором времени должны будут украсить собой новые российские монеты. Она представила, как монеты с ее изображением начнут переходить из рук в руки, и каждый, обладающий ими, будет в праве швырнуть, прихлопнуть, придавить, поцарапать ее профиль… От этой мысли государыне стало не по себе, и она была уже готова отказаться от проекта выпуска новых денег, к чему не один год склонял ее Петр Иванович Шувалов. Понимая, что все ждут ее решения, она приготовилась ответить отказом, но что–то заставило ее передумать, и вдруг, неожиданно для себя самой, императрица заявила первое, что пришло на ум:
— Совсем старухой меня изобразил художник. В гроб краше кладут. Другой кто и наказал бы такого прилежно.
— Помилуйте, матушка, — всплеснул руками Шувалов, — то лишь предварительный рисунок, набросок, можно сказать. К тому же сам оригинал, при этом он выразительно посмотрел на императрицу, — не в силах во всей прелести изобразить ни один художник мира. И примите во внимание, рисунок в двенадцать раз больше предполагаемой чеканной монеты.
