— Да будет вам приказ, будет, — не вставая, негромко проговорил Кураев и сделал соответствующую гримасу, показывая, что он не согласен с действиями старшего по чину.
— Карл Иванович, — примирительно начал Сухарев, — я сегодня же отправлю специального курьера в Санкт—Петербург с сообщением о перемещении джунгарских воинов и более чем уверен, — он подчеркнул интонацией последнюю фразу, — что вам последует распоряжение выступить в степь и встать на защиту наших городов. Только вот туземцы–то ждать бумагу из Петербурга не станут. Не лучше ли будет предупредить их намерения?
— Я не совсем понял, что есть "предупредить намерения"? — пожал узкими плечами Киндерман. — Вы, господин губернатор, предлагаете мне напасть первыми, а потом пойти под суд после международного конфликта?
— Господи, — затряс в воздухе руками губернатор и даже ногой от раздражения дернул, зацепив стул, — о чем вы говорите… О чем? Там обычные туземцы, инородцы, кочевники с луками и стрелами, которые, может быть, и не знают, что такое граница и где она проходит. Стоит вам со своими полками показаться в степи, как и духа ихнего не будет. Предыдущие губернаторы всегда так поступали. Понимаете, их пужнуть надо чуть–чуть, самую малость, и все на этом!
— Найн, не понимаю, — стоял на своем Киндерман, — война есть война. Нихт ферштейн "пугать", "чуть–чуть", — сквасив губы, передразнил он губернатора.
— Вот дубина, — негромко проговорил Сухарев, ловя взгляд Кураева. Но генерал, хоть и не совсем верно понял смысл, уловил интонацию сказанного, а потому четко и внятно спросил:
— Вас ист дас — "дубина"? Дубина — это есть лес? Зачем здесь лес?
— В лесу живем, — вздохнул удрученно Сухарев.
По всему выходило, что отвечать за гибель казачьих постов придется ему одному. Немец–генерал и этот столичный поручик и шагу не сделают, чтоб помочь ему. А в распоряжении самого губернатора находился лишь полк сибирских казаков, которые к тому же были расквартированы в Таре, Омске, Березове, Тюмени, Якутске, Енисейске. Чтоб их собрать, выдать снаряжение, направить в степь, уйдет не менее месяца. При благоприятных обстоятельствах. А в России, тем более Сибири, благоприятные обстоятельства складываются весьма редко, и к этому губернатор Сухарев давно привык и проклинал тот день, когда дал согласие ехать на службу в Тобольск. Губерния вроде русская, но живут в ней и татары, и остяки, и другие народы, от вольностей и дикости которых ему, главному управителю, сплошные неприятности. Прошлым летом он отправился на дощаниках в Томск и за время дороги только пять раз тонул, его чуть не заели комары, мучился желудком от плохой пищи, и, когда они наконец–то прибыли к Томску, он ничем не отличался от рядового казака, до того ободранным он выглядел, что более походил на беглого каторжника, но никак не на правителя края. А теперь еще эти джунгары, невесть откуда взявшиеся на его голову. Он заранее чувствовал, что дело кончится сенатской комиссией, а там уже и до суда рукой подать. Обвинят во всем тяжком и самое малое — отправят в деревню доживать до конца дней земных.
Сухарев прислушался: за стенкой послышались тяжелые шаги, бряцанье по полу кованых подков, чье–то тяжелое дыхание. Дверь в кабинет открылась, в нее влетел окровавленный казак в форме подъесаула и крикнул:
— Полицмейстера Балабанова убивают!
— Кто?! — почти одновременно вскрикнули все находящиеся в кабинете.
— Солдаты ваши, — ткнул подъесаул в сторону Киндермана.
— Да что он им сделал, Балабанов? — всполошился Сухарев. — Он человек хоть и строгий, но справедливый. Зря не обидит.
— Ни за что привязались, — начал объяснять казак, — шли мы, значит, к их степенству, купцу Крупенникову. С их благородием, полицмейстером, и со мной еще двое казаков было: Ушаров и Ярков. До рогаток дошли, где Ширванский полк стоит, караул держит. Тут к нам десятка два ребят ваших, — он снова кивнул генералу, — и бегут, орут чего–то. Я еще их благородию и говорю, мол, пошли обратно, а то худа бы не хватить. А он мне: "Я тут в городе поставлен за порядком смотреть–приглядывать. Неужто побегу?" Остались мы. Те подскакивают и орут в голос: "С праздником, станишные!" Ну, мы им тожесь степенно ответили, поздоровкались за ручку. Глядь, а они все выпимши изрядненько. Один–то к господину полицмейстеру целоваться полез, а он возьми и толкни его в грудь, ну тот и грохнулся взад себя. Вскакивает и с кулаками, кричит: "Убью!". Мы его оттаскивать начали, а другие солдатики нас хвать за грудки и орут непотребное разное, даже сказывать стыдно…
— Где Балабанов? — перебил подъесаула Сухарев. — Жив он? Говори!
— Я когда лошадь чужую поймал, да поскакал сюда, то он жив был. А как там дело дальше сложилось, то мне не известно.
— Как ты мог бросить полицмейстера одного? — вскипел губернатор. — Под суд пойдешь! Как прозвание твое?
— Афанасий Смолянинов я… — растерялся казак. — Почему бросил? Я за подмогой побег, за вами…А там с ним еще двое наших осталось… Тоже побитые, как и я, — и он демонстративно вытер нижнюю губу, из которой сочилась кровь. — За что под суд? Что едва живым ушел вас упредить? Их там уже сотни две набежало…
— Едем, — кинул на ходу Сухарев, натягивая шубу. — Он что, так посреди улицы и остался? — спросил уже направившегося к двери казака.
— Да нет… — ответил тот, — во двор к оружейному мастеру Прокопию Мячикову затащили едва живого. Прокопий мне свояком приходится, так и помог. Да и ружья у него опять же в наличии…
— Какие ружья? — переспросил Сухарев, внутренне холодея.
— Как какие? Обычные, из которых стреляют. Мы и пальнули пару раз…
— В моих солдат? — изумленно поднял белесые брови генерал Киндерман.
— Поверх голов, для острастки, — переминался с ноги на ногу подъесаул. Но ежели они на приступ пойдут, ворота ломать начнут, то Прокопий, он мужик твердый, он натурально по ним стрелять начнет.
— Коней!!! — взревел губернатор, — Всем со мной, господа офицеры.
— Слушаюсь, — коротко ответил Кураев и кинулся одеваться.
— Я попозже подъеду, — сухо проговорил Киндерман. — мне еще по делу надо…
— Какие могут быть дела, когда там смертоубийство вот–вот случится?
— Буду позже, — упрямо повторил генерал.
— Тьфу на тебя, — отвернувшись, плюнул под ноги Сухарев и, застегиваясь на ходу, выскочил на улицу.
Возле дома оружейного мастера Мячикова было черно от солдатских голов, покрытых черными поярковыми шляпами, а сами они, в своих темно–зеленых мундирах, похожие издали на волнующийся в непогоду лес, столпились перед закрытыми воротами большого, на десяток окон, дома. В руках почти у всех были палки или доски, выломанные из соседнего забора. Над толпой висел общий крик: "Бей их!" Несколько человек ухватили найденное где–то бревно и дубасили им в ворота, дружно приговаривая на выдохе: "И–и–и-хь–хь!!! " Ворота трещали, но не поддавались. Вдруг из–за ограды грянул раскатисто выстрел, нападающие, бросив бревно, стремительно откатились назад.
