— Ладно, ладно, — примирительно взял за руку разошедшегося хозяина Корнильев, — я же не задаром его об услуге прошу, заплачу за брата родного. Сын у тебя, Василий Палыч, вон каков, башковитый, за печкой его не упрячешь, — и он похлопал по плечу Ивана, который засмущался, потупил глаза, так, что легкий румянец окрасил его смуглые щеки.
— Чего ты, отец, испугался? Не впервой мне, вывернусь…
— Ага, вывернешься. Тулуп выворачивали, выворачивали, пока на две половины не разорвали. Киргизцы, они шутить не станут, пырнут ножичком в брюхо, и поминай, как знали. А ножички у них знаешь какие? Во! Наскрось выйдет и еще останется.
— Поди, не дойдет до смертоубийства, — попробовал успокоить Зубарева Михаил Корнильев, — не тот человек у тебя Иван, чтоб пузо свое под нож киргизский подставлять. Так говорю?
— Решайте сами, — махнул расстроенный Василий Павлович и пошел из горницы, — но чтоб через месяц был тут, а то… — и, не договорив, ушел к себе в кабинетик.
Двоюродные братья, оставшись одни, переглянулись, и Михаил, который был на добрых полтора десятка лет старше Ивана, подмигнул тому и, перейдя на шепот, спросил:
— Значит, под венец идти собрался? Набегался по девкам уже? Гляди, не прогадай. Жена как голова, одна до самой смерти дается.
— Все одно, рано ли, поздно ли, жениться надо, — отвел глаза в сторону Иван, — вернусь, и поженимся.
— То тебе решать. А теперь о деле. Дам тебе с собой в помощь двух человек своих: Никанора Семуху и Тихона Злыгу. Оба парни крепкие, крученые, с нашими обозами везде хаживали. Деньги как соберу на выкуп, то сразу дам знать тебе. Запрячешь их хорошенько, ладом, чтоб не сыскали при случае. Подскажу, как лучше сделать, через недельку и выступите.
— А лошадей? Не пехом же топать.
— То само собой. Каждому будет по паре, чтоб подменять могли.
— А с оружием как?
— Пару пистолей дам, — неохотно согласился Корнильев.
— Там пистолями не обойтись, мушкеты или фузеи нужны.
— Ты, впрямь, как на войну собираешься. Где я тебе их возьму?
— Найдешь, коль захочешь. Без мушкета не поеду. И по сабле каждому, а лучше, так тесаки. Крупы, солонины, сухарей не забудь, а то придется с половины пути возвращаться. Сам вон чего не едешь?
— Я же говорил, дела, — набычил свою крупную голову Корнильев.
— Смотри, у меня ведь тоже дела найтись могут, если голыми нас спровадишь.
— Найду все, о чем просишь, — вздохнул, вставая, Корнильев, — дорого же мне выкуп братца родного встанет, угораздило его в переделку попасть…
Варвара Григорьевна, проведав о поездке сына в степь, разволновалась, заголосила, кинулась уговаривать, чтоб отказался, но Иван стоял на своем крепко и не сдавался на уговоры матери, не отвечал на попреки отца.
Через четыре дня, на пятый, явился посыльный от Михаила Корнильева, сообщил, что все к поездке готово и завтра можно выступать. Иван отправился к двоюродному брату и застал того разглядывающим старенький побитый мушкет, который явно кто–то поспешил сбыть с рук за самую незначительную цену. Но препираться с Михаилом было бесполезно, и Иван взял оружие, надеясь, что, может быть, пользовать им и не придется. Тут же он познакомился со своими попутчиками. То были здоровенные парни, ростом с него и не уступающие, видать, по силе. Тот, что назвался Никанором, был рус и конопат, а Тихон носил расчесанные на прямой пробор волосы и небольшие черные усики, которые смотрелись довольно нелепо под его большим мясистым носом. Отозвав Ивана в сторонку, Михаил вручил ему увесистый кошель с деньгами и посоветовал зашить его в седло или сшить специальный карман в заплечной суме. Иван обещал подумать и отправился домой, чтоб отоспаться перед дорогой. На другой день еще в темноте в окно к нему постучались, и, выйдя на крыльцо, он увидел взнузданных коней и двух всадников, поджидающих его. Едва простившись с родителями, он вскочил в седло и, ощущая радостное и щемящее чувство дороги, изо всей мочи хлестнул своего коня, направив его вскачь по бревенчатой мостовой.
13
Когда в Петербурге чуть растеплило и весело зачирикали уцелевшие после лютых зимних морозов неунывающие воробьи, братья Шуваловы собрались в воскресный день для празднования именин двоюродного брата, Ивана Ивановича, носившего, к прочим, звание российского президента Академии. Из всех гостей приглашен был лишь граф Михаил Илларионович Воронцов, сидевший на почетном месте, справа от виновника торжества. Он и руководил застольем, произнося шуточные тосты и здравицы имениннику. Правда, пили мало, а больше разговаривали о делах, об императрице, которая, следуя давней традиции, неизменно дарила на именины близким ей людям какую–нибудь дорогую безделушку. На сей раз Иван Иванович восседал в тонкой шелковой рубашке, воротник и рукава которой были расшиты бисером. Именно эта рубашка и была преподнесена накануне собственноручно Елизаветой Петровной в качества подарка имениннику.
— Цены нет твоей рубахе, — в который раз начинал Петр Иванович Шувалов, оглаживая рукой императрицын подарок, — я то уж знаю, что, коль матушка дарит кому чего из одежды, то особое расположение к тому человеку питает. Гордись, брат.
— Да чего там, — смущенно отвечал тот, но по тому, как он демонстративно отставлял то одну, то другую руку, демонстрируя бисерные узоры, ярко вспыхивающие при свете многочисленных свечей, было видно, что он страшно доволен подарком. — Я думал орден получу, а тут… рубаха.
— Не скажи, не скажи, Иван Иваныч, — погрозил ему пальчиком граф Воронцов, — орденами ты и так не обижен, да и у кого их нет при дворе. А вот такую рубаху, что императрица собственноручно вышивала, поди сыщи где…
— Не верится, чтоб государыня на нашего Ивана да время тратила, возразил Александр Шувалов, который последние годы заведовал Тайной канцелярией и стал как–то более сдержан, рассудителен, даже в разговорах с родными братьями, — поди, девки крепостные и вышили…
— Зависть в тебе заговорила, Сашка, — вскочил со своего места именинник, сверкая глазами, — поскольку ты там разные грязные делишки распутываешь, а я… а я… — остановился он, подбирая нужное слово, и, наконец, договорил, — с музами беседую, а сие императрице и ближе, и приятней.
— Угомонись, Иван, — потянул его за руку Петр Иванович, — нашел из–за чего сыр–бор подымать.
— Это уж как сказать, — чуть пригубил из своего бокала Александр Шувалов, — государыня очень даже интересуется нашими "делишками", — нажал он на последнем слове. — Ты тут витийствуешь со своими музами, вирши читаешь, а я изменников на чистую воду вывожу, чтоб не дать им в сговор войти с разными ворами, государство от смуты великой оберегаю.
— Да и без тебя все ладно идет, — легкомысленно отмахнулся Иван Иванович — а все одно завидуешь мне, так и скажи.
— Господа, господа, — поднялся со своего места граф Воронцов, — не время говорить о том, кто большую пользу отечеству нашему несет, на кого государыня чаще взглянет. В том разве дело? Главное, что ценит нас матушка наша драгоценная, в каждом слугу своего видит, от себя не гонит. Вот за нее и предлагаю бокалы поднять, дай ей Господь долгие лета и здоровья, благополучия, дней радостных поболе. А тогда и нам возле ее огонька позволено будет погреться. Так выпьем же за здоровье императрицы нашей Елизаветы Петровны, — все, как один, поднялись и выпили искрящееся в бокалах вино.
