Андрей Андреевич Карамышев закрылся у себя в кабинете и наблюдал за строительством из окна, строго–настрого наказав жене никого не пускать на порог ни под каким предлогом. Противоречивые чувства овладели им: с одной стороны, он, как истинный верующий, готов был радоваться постройке храма, а с другой… он не смог смириться, что невольно стал причиной распри и разногласий между русскими и татарами. То, что это добром не кончится, он ничуть не сомневался.
Стихли удары молотков, визг пил. Церковь стояла во всей красе, будто всегда она здесь, на этом самом месте и стояла. Даже рамы частично застеклить успели и на крыльцо мостки кинули. Отслужив последний молебен, уставший за день владыка отбыл вместе с причтом в свои покои на гору, на Софийский двор. Разошелся постепенно и любопытный тобольский народ, цокая языками, выражая удивление и восхищение от увиденного. Легли уже далеко за полночь спать и в доме Карамышевых, а под утро Андрей Андреевич был разбужен громкими криками тащившего его с кровати слуги.
— Горим, батюшка, горим! — орал он во всю глотку, громко кашляя от дыма, стелившегося по комнате.
В спальню вбежали какие–то люди с ведрами в руках, начали обливать потолок и стены водой. Все громко кричали, толкались, спешили, не обращая внимания на хозяев. Жена Карамышева плакала на пороге, зажав под мышкой икону и узелок со своими пожитками. Андрей Андреевич впопыхах оделся как попало, дым уже вовсю ел глаза, но огонь не добрался еще до спальни, с трудом нашел кованый сундучок, где держал все ценные бумаги и, поддерживая под руку жену, выбрался на улицу.
Горел находящийся рядом с домом дровяник, а от него пламя перекинулось на крышу дома, проникло на чердак и сейчас лизало почерневшие от времени стропильные балки, вбирало, втягивало в себя ненужный чердачный хлам и рвалось вниз к жилым комнатам. Андрей Андреевич повел головой и увидел сидящих на своих крышах татар. Они молчали. Никто не спешил помочь. А русские мужики, собравшиеся на пожар, лишь чесали в затылках, понимая всю бесполезность борьбы с огнем. Лишь несколько человек кинулись выбрасывать карамышевское нажитое годами имущество через окна и двери.
— Подожгли ведь, гады, отомстили за церкву, — недовольно высказывались в толпе. Но до самой церкви огонь не добрался, затих на доме, оставив от него черный обугленный остов.
25
Когда Иван Зубарев далеко за полночь, через несколько дней после своего скоропалительного отъезда в Тюмень, вернулся усталый и разгоряченный домой, то к немалому своему удивлению застал там своих тещу и тестя, вышедших навстречу к нему в длинных ночных рубахах.
— Случилось чего? — понял он сразу.
— Да, татары, а может, еще кто, дом у них спалили, — пояснил Василий Павлович, а Карамышевы лишь дружно шмыгнули носами и жалобно всхлипнули.
— Вишь, зятек, беда какая накатила, — проговорил почти плача Андрей Андреевич, шагнул к нему, припал седой головой на грудь зятя, — не знаем, как и жить дальше станем.
— Вы бы шли спать, а мы тут с сынком потолкуем, может, и вырешим что, мягко предложил им Василий Павлович, — есть у меня задумка одна, как вашему горю подмогнуть.
— Пусть Господь отблагодарит вас за доброту, — поклонился в пояс свояку Карамышев и увлек за собой утирающую платочком слезы жену, осторожно ступая повел ее в малый закуток, выделенный им под жилье.
— И ты иди спать, — приказал Иван робко стоящей на пороге Антонине, и когда остались вдвоем с отцом, то спросил его, — чего такого удумал? Поди, в Помигалову их сплавить желаешь?
— Догадался уже? — улыбнулся Василий Павлович. — Смышлен, ничего не скажешь.
— Чего ж тут не понять, — Иван устало опустился на лавку, налил сам себе в кружку молока из глиняной кринки, выпил, утер аккуратно рот, — не к случаю родственники к нам в дом пожаловали. Лишние рты, да и вообще… лучше подале их определить. Так?
— Тише ты! — замахал руками отец. — Услышат!
— А то у них башки на плечах нет. Угораздило же в этакую катавасию.
— Владыка их под монастырь подвел, — начал было пояснять Василий Павлович, но скосил глаза на вошедшую жену и мигом прикусил язык.
— Чего тут о владыке тайно говорите, — сурово спросила Варвара Григорьевна, — постыдились бы…
— А чего мне стыдиться? — мотнул головой Зубарев–старший. — Или не согласна со мной, что спалили свойников наших из–за церкви? Ну, скажи…
— И говорить нечего, — сердито глянула на мужа Варвара Григорьевна, не нашего то ума дело о промысле Божием судить. Скажи–ка лучше, как в Тюмень сгонял, — повернулась она к сыну, — много ли выездил?
Иван почувствовал скрытую насмешку в словах матери, но не подал вида, а сдержанно ответил:
— Крестный все, как есть, порассказал мне, где руды серебряные и золотые искать, записал с его слов куда ехать, кого спрашивать.
— Ну–ну, слухай его бредни поболе, — убирая со стола, подзадоривала сына Варвара Григорьевна, — он в молодости бо–о–льшим брехуном был, а к старости, поди, в конец забрехался. Чего ж обратно вернулся? Чего на прииски те не поехал сразу? Неужто о жене молодой душа болит? Вы ведь, что ты, что отец твой, одна порода: только и рыскаете по свету, а дома пущай за вас бабы отдуваются.
— Не убежит жена, — заступился отец за Ивана, — теперича ей и бежать больно некуда.
— С чем приехал? — не унималась мать. — Вижу по тебе, что недолго дома пробудешь, опять куда намыливаешься…
— Денег надо с собой взять да до снега на прииски успеть.
— Каких таких денег? — уставился на Ивана отец. — Откуль им взяться, деньгам–то? Нет у меня свободных денег.
— Может, товаров каких дадите? — с надеждой в голосе осторожно спросил Иван. — Без денег мне никак нельзя…
— Товары все в Ирбит отправляю на днях. Надо бы заранее там место
занять, с ценами определиться, присмотреться ко всему. Нет у меня товаров нынче, сынок. Может, к весне чем разживусь.
Варвара Григорьевна пошла было из горницы, но, услышав последние слова мужа, остановилась.
— Сам что ли собрался в Ирбит гнать? — и, получив утвердительный ответ от Василия Павловича, понизила голос, кивнула на комнатку, куда удалились Карамышевы, — А их на меня оставляешь?
— Вот мы и хотим с Иваном решить это дело, а ты встряла тут. Иди, иди на кухню, мы уж как–нибудь сами управимся, без бабьих подсказок.
— Именно, "как–нибудь", — проворчала напоследок Варвара Григорьевна и, что–то выговаривая себе под нос, скрылась за занавеской.
— Скажи мне теперь, Иван, даешь ли согласие определить тестя своего с тещей в деревеньку? Твои ведь родичи, не мои, — негромко спросил Василий Петрович сына, перейдя почти на шепот.
— Общие они теперь родичи — и твои и мои, — в тон ему столь же тихо ответил Иван. — Да мне–то что… Пущай живут. А они сами согласны? Спрашивал их?
— А что им остается? Здесь, в нахребетниках оставаться? Поди, сами все видят и понимают. Нынче каждый лишний роток расхода требует.
