На мгновение повисла тишина.
– О чем ты сейчас думаешь? – шепнула Гвен. – Ты меня боишься?
Роза взяла Гвен за руку.
– Нет. Просто я никогда раньше такого не видела.
– То, что я сделала со Стейном… Я не хотела этого делать. Обычно так не бывает. Почти никогда.
– Хорошо, что это случилось, – заметила Роза. – Сомневаюсь, что Стейн когда-либо вернется. Спасибо тебе. И не только за то, что выставила Стейна. То, что ты сделала для меня, для всех нас… ты дала нам шанс, который мы никогда бы без тебя не получили. Ты спасла нас. Ты моя героиня.
– Мы все спасли друг друга, – возразила Гвен.
– Я так не считаю.
– Конечно же, спасли. Мы как одна семья, а в семье всегда заботятся друг о друге, поддерживают друг друга и…
– Как семья? – Роза едва не рассмеялась, но, если подумать, это было не смешно, совсем не смешно. – В семьях так не бывает.
– Думаешь?
– Как угодно бывает, но не так, уж поверь мне.
– У нас с мамой все было именно так, – улыбнулась Гвен.
Роза поежилась и отвернулась. Ей не нравилось спорить с Гвен.
– А как было в твоей семье?
– Это не важно, – ответила Роза. – Кажется, будто все происходило много веков назад. Я была… В общем, нет смысла теперь вспоминать…
– Я знаю истории других девушек, – мягко сказала Гвен. – Знаю историю Джоллин, и Мэй, и Этты. Только ты никогда о себе не рассказывала.
– Да и рассказывать-то нечего.
– Все было настолько ужасно?
Роза на мгновение задумалась, потом молча покачала головой. Ведь и в самом деле ей не пришлось пережить каких-либо особых ужасов. Ее никогда не избивали и не запирали в темном чулане. Родители не продали ее в рабство, и их не убили разбойники с большой дороги. Она оказалась на дне не по какой-либо из этих жутких причин.
– Нет, – наконец выговорила она. – Просто печально.
– Расскажи мне.
Теперь Роза почувствовала себя неловко. Глупо, что разговор повернул в это русло. Она пожала плечами, словно этим жестом хотела убедить Гвен, что все случившееся давно не имеет для нее никакого значения.
– У моих родителей был небольшой клочок земли неподалеку от Холодной лощины – это в паре миль к востоку, между Королевской дорогой и Вестфильдом. Сплошь камни и заросли терновника, больше почти ничего. Наверное, отец старался что-то на ней вырастить, но просто не знал, как это сделать, а может, земля была плохая – выглядела она вовсе непригодной. Может, семена попались плохие или погода была слишком холодной. Мать все время его оправдывала. Не знаю почему, сам-то он только и делал, что во всем ее обвинял. Однажды он ушел. Просто ушел и больше не вернулся. Мать и тогда заняла его сторону, сказала, мол, нам нечего есть, а он не хотел смотреть, как мы умираем с голоду. Наверное, она считала, что таким образом он выражает свою любовь. А по мне, так она просто нашла ему очередное оправдание, ну, по крайней мере, оно было последним.
Роза почувствовала, как Гвен под одеялом гладит ее руку. Ее темные миндалевидные глаза были такими нежными, добрыми, полными сострадания. Вероятно, она ожидала услышать какую-то чудовищную историю, и Роза почувствовала себя виноватой, поскольку не могла рассказать ничего ужасного, лишь историю о том, к чему приводит человеческая глупость.
– После его ухода у нас ничего не осталось, – продолжала она. – Отец, который так сильно любил нас, забрал мула и последние имевшиеся в доме медяки. Ту зиму мы прожили, питаясь только кореньями и орехами. Мама все шутила, что мы живем, как белки, а я к тому времени уже разучилась смеяться. Она не желала попрошайничать и отказывалась просить о помощи. Все повторяла: «Он вернется, вот увидишь. Твой отец найдет работу и вернется домой, привезет нам поросят, кур, мешок муки и даже молочную козу – тебе бы это понравилось, да?» Она говорила это, пока я на обед жевала кору.
Гвен стиснула ее руку, и Роза смутилась еще больше, почувствовав жалость и сострадание Гвен. Неожиданно Роза расплакалась. Ей не нравилось плакать в присутствии Гвен. Она хотела быть такой же сильной, а лить слезы из-за чего-то незначительного и глупого было проявлением слабости. Она ненавидела слабость.
– Мать любила меня, – объяснила Роза. – Она была глупой, но меня любила. Она отдавала мне любую еду, которую мы находили, и лгала, что сама уже поела. Следующей зимой, когда уже негде было отыскать ни орехов, ни кореньев, нам пришлось есть сосновые иголки. Мать умерла от лихорадки. К тому времени она превратилась почти в скелет. – Роза вспомнила лицо матери, запавшие щеки, губы, натянутые так, что приоткрывались десны. – Но ее убила не лихорадка. И не голод. Моя мать умерла от гордости – глупой, бессмысленной, упрямой гордости. Я уверена, что это так. Гордость не позволяла ей попросить о помощи и признать, что ее муж – несчастный, никчемный ублюдок. Гордость не позволяла ей съедать свою порцию…
Голос изменил ей. Он застрял у нее в горле, которое вдруг перехватило так, будто во рту оказалось что-то слишком горькое, что невозможно было проглотить. Дрожа, Роза судорожно вздохнула и ребром ладони вытерла струившиеся по щекам слезы.
– Она была слишком гордой, чтобы есть те жалкие крохи, которые у нас были, и всегда говорила мне, что сама уже поела. Клялась, что поела. И каждый раз, когда я жаловалась, что у меня от голода болит живот, давала мне орех или полусгнившую репу, утверждая, что нашла две и свою уже съела.
Роза всхлипнула и снова вытерла глаза.
– Когда ее не стало, я бросила бессмысленную гордость в нашей маленькой лачуге и попрошайничала по дороге в Медфорд. Я была готова на что угодно. После того как целый день гоняешься по дому за мухой и целиком глотаешь пауков, после того как от вида червей, которые вылезают из земли, когда голыми руками роешь матери могилу, рот наполняется слюной, уже нет ничего, на что бы ты не пошла. Все, чего я хотела, это выжить. Я забыла обо всем. Ком грязи не может мечтать. Осколок камня не понимает, что такое надежда. Каждое утро я хотела только одного – дожить до следующего рассвета. Но ты все изменила.
Гвен с трудом сделала глоток чаю. Ее щеки тоже были влажными.
– Ты не такая, как моя мать, – сказала ей Роза. – И не такая, как я. Ты можешь постоять за себя и за других. Ты делаешь мир таким, каким он должен быть для тебя. Я так не умею. И Джоллин не умеет. Никто не умеет – никто, кроме тебя.
– Во мне нет ничего особенного, Роза.
– Еще как есть! Ты героиня, и ты умеешь заглянуть в будущее.
Некоторое время они сидели молча, слушая стук дождя над головой. Дождь превратился в настоящий ливень, и с крыши стекали мощные потоки воды. Где-то капли с гулким звоном падали в железную бадью. Лужи на дороге, сливаясь друг с другом, превращались в бурные реки и глубокие пруды.
– Почему бы нам лучше не поговорить о Диксоне? – лукаво улыбнулась Роза.
