– А ты посиди, отдохни! – На Еву он даже не смотрел. – Я распоряжусь, чтобы тебе принесли завтрак.
– Значит, не выпустите?
– Выпущу. Только не сейчас, – сказал и тут же рявкнул: – Попов?! Попов, где тебя носит?! Сюда иди!
* * *
Выли волки. Выли приглушенно, деликатно. Так, что не сразу и поймешь, далеко они или близко. И серые тени мерещились Роману за каждым деревом. На всякий случай он достал пистолет. Береженого и бог бережет. А на этом чертовом острове опасаться нужно всего и всех.
Когда он подходил к замку, над озером уже занималась заря. Солнечные лучи окрашивали черную воду красным, и казалось, что озеро наполнено кровью. Перед автостоянкой Роман замедлил шаг, осмотрел запаркованные машины. Ни Стелла, ни Максимилиан с Дианой еще не вернулись, но вдали уже слышался шум мотора. Роман отступил за ствол старой сосны, достал бинокль.
Из автомобиля вышли двое. Оба были изрядно навеселе. Максимилиан на ногах стоял не слишком уверенно, но хотя бы стоял и даже волок упирающуюся, выкрикивающую что-то невразумительное Диану к парадному входу. Словно алкоголь придал этим двоим наглости, и прятаться от остальных обитателей замка они больше не думали.
Роман уже собирался выйти из своего укрытия, когда в проеме окна на втором этаже увидел женский силуэт. Похоже, в замке в этот предрассветный час, когда сон самый крепкий и самый сладкий, никто не спал. У распахнутого окна стояла Амалия, и Роман был готов поклясться, что она не просто дышит свежим воздухом, а зорко, возможно, даже ревниво, следит за этими двумя. Еще одна темная тайна в копилку секретов острова…
Ему было над чем подумать. Из шести обитателей замка, если не считать кухарку и Горыныча, на ночную прогулку сегодня выходили четверо. Двое вернулись обратно в целости и сохранности. Амалию он только что видел. Орда потратил ночь на раскопки, а Ева в полицейском участке под присмотром полковника Кирюши. Остается выяснить, где Горыныч, и дождаться возвращения Сциллы. С одной стороны, жаль, что за всей этой разношерстной братией он должен присматривать в одиночку. А с другой, хорошо, что Ева далеко от острова.
От размышлений Романа отвлек тихий шорох. У его ног терлась трехцветная кошка, заглядывала в глаза, урчала. А Ева что-то говорила про кошку. Уж не про эту ли?
Погладить себя зверюга не дала, раздраженно мяукнула и отпрыгнула в сторону, остановилась, посмотрела многозначительно, будто бы выжидающе.
– Что? – спросил Роман шепотом.
Кошка нервно дернула хвостом, отступила на несколько шагов, снова оглянулась.
– Мне идти за тобой? – Ситуация казалась парадоксальной, если не сказать идиотской, но в этом деле не было ничего нестандартного, и странное поведение кошки по сравнению со всем остальным – это такая мелочь. – Ну, пошли!
Поначалу казалось, что кошка его никуда не ведет, что он просто двинулся умом от недосыпа, но вот из предрассветной мглы выступила громада не то сарая, не то гаража. Кошка подошла к двери, на которой висел амбарного вида замок, снова требовательно взглянула на Романа.
– Предлагаешь совершить взлом?
С замком он справился за пару минут, толкнул деревянную дверь, и кошка тут же шмыгнула в образовавшийся проем. Роман зашел следом, закрыл дверь, включил карманный фонарик. Это и в самом деле оказался сарай, почти до самой крыши заваленный всяким потерявшим ценность барахлом, начиная со строительного мусора и заканчивая старой мебелью. А кошка уже ловко лавировала между трехстворчатым шкафом и шифоньером, призывно мяукала из пыльной темноты. Там, в самом конце узкого туннеля из мебели, обнаружилась прислоненная к стене старая дверь. Без петель, без дверного косяка. Еще один осколок старой жизни. Вытащить этот осколок оказалось нелегко, потому что весил он едва ли не больше самого Романа. Но если уж и сходить с ума, то до конца.
За дверью, которую он осторожно притулил у шкафа, зияла черная пустота. Из пустоты тянуло сыростью и холодом, доносились звуки капающей воды…
Роман не считал себя трусом, в переделки попадал разные, иногда весьма опасные, но почти никогда не боялся. А вот сейчас замер перед открывшимся проходом в нерешительности. И сердце в груди барабанило испуганно, как перед самым серьезным в его жизни экзаменом. А кошка уже терлась об ноги, мурчала ободряюще, словно чувствовала его позорную нерешительность. Перед кошкой стало неловко, настолько, что Роман решился, сделал глубокий вдох и шагнул в темноту.
Это был подземный ход, очевидно, рукотворный, со вставленными в проржавевшие держатели факелами. Двадцать крутых ступеней вели вниз, тонули во мраке. Кошка скакала по ним ловко, ей не требовался свет, в отличие от Романа. Пальцы, сжимающие фонарик, онемели и взмокли. И желтый круг света метался по каменным стенам не деловито, а истерично. Самое время взять себя в руки.
Дальше он двигался решительным шагом, наплевав на страхи и прочую рефлексию. Шел, прислушивался к гулкому эху собственных шагов и журчанию воды, время от времени вытирая с лица паутину. Подумалось вдруг, что Ева, наверное, уже давно потеряла бы здесь сознание вот от этих едва ощутимых, но таких мерзких прикосновений, а он ничего – идет себе!
А подземный ход уже не казался творением рук человеческих, Роман и не заметил, как каменная кладка превратилась в гладкие, словно отполированные стены, которые куполом смыкались над его головой. Как змеиный лаз. Думать о том, какого размера должна была оказаться змея, Роман не стал, вместо этого просто ускорил шаг и через пару мгновений встал еще перед одной дверью. На этой двери не было ни засова, ни замка, но, чтобы открыть ее, ему понадобилось собрать в кулак всю свою волю. Сердце снова засбоило, заметалось. И кошка куда-то исчезла. Куда она могла подеваться?
За дверью оказалась комната. Или не комната, а карцер? Три кровати с проржавевшими панцирными сетками, явно рассчитанные не на взрослых, а на детей. Роман сел на ближайшую к выходу, вдохнул, выдохнул, прислушался к шуму в ушах. Сырой воздух вдруг сделался густым и вязким, наполнился металлическим запахом крови…
…Флаконы с кровью обычно висели вон там, на медицинском штативе. Штатив почти не изменился, ржавчина лишь слегка тронула его выкрашенную белой краской поверхность в том месте, где Ромка когда-то выцарапал их имена. «Рома. Евка. Гордей»…
Сердце кувыркнулось в груди, а следом кувыркнулся и весь Романов мир. Покатился кубарем, полетел под откос. И он тоже полетел, рухнул на каменный пол рядом с грязным плюшевым медведем. Медведь с укором смотрел на него единственным глазом, из распоротого медвежьего брюха, точно внутренности, вывалились куски ваты. Громко замяукала кошка, впилась острыми когтями в Романову руку, раздирая кожу до крови, пытаясь вытащить его из бездонного колодца беспамятства, в который он медленно соскальзывал…
* * *
В голове словно бил набат, и во рту будто стая кошек ночевала, но Кирилл Сергеевич не обращал внимания ни на набат, ни на кошек. В темном туннеле, по которому он все это время слепо блуждал, наконец зажегся чахлый огонек прозрения. И сердце барабанило так, будто хотело выскочить из грудной клетки, а на последней медкомиссии врач сказал, что за давлением нужно присматривать, пошаливает у него давление. А как не пошаливать, когда тут такие дела творятся?! Он столько лет прожил с этим страшным, выматывающим чувством вины! Когда в зеркало на себя смотреть было тошно. И вот сегодня, бац – и зажегся огонек! И ведь никто и помыслить не мог! Никто не догадывался даже, что такое возможно! А оно вот как!
