– Нет. – Гордей помотал головой. – Мне не бывает больно. – К груди он прижимал грязного плюшевого медведя. У медведя отсутствовал один глаз, и выглядел он жалко.
– За что он тебя? – Ева не могла понять, за что они с Ромкой оказались в этой комнате, но они для доктора – чужие люди, а Гордей – родной сын.
– Я не знаю. – Гордей баюкал медведя. – Наверное, он хочет меня вылечить…
* * *
…Девчонка была напугана. Самому бояться в ее присутствии Ромке теперь было как-то даже неловко. А он боялся! С первой секунды, как оказался в этом чертовом подземелье. И ведь силой его никто не тащил, он пришел сюда сам, своими собственными ногами. Доктор попросил помочь перенести старую мебель в подвал, и Ромка согласился. Лишь когда за спиной его с тяжелым лязгающим звуком захлопнулась дверь, понял, что попал в ловушку. Но даже тогда он испугался не сразу, точно так же, как Ева, решил, что это розыгрыш. Вместо того чтобы бояться, он внимательно осмотрел подземную комнату. Три койки, парта, которую он сам помогал нести доктору, импровизированный туалет и торшер с тусклой электрической лампочкой. Стало интересно, откуда здесь электричество. Это даже не подвал, а самое настоящее подземелье. То, про которое по ночам любили рассказывать малышам старшие ребята. Все знали, что под замком есть подземелье, но только Ромке довелось его увидеть. А электричество скорее всего от генератора. Где-то обязательно должен находиться генератор. Рома прислушался и услышал едва различимый шум работающего мотора. Так и есть – генератор. В детдоме их было несколько, потому что электричество здесь пропадало частенько.
В запертой комнате Ромка провел ночь, тогда и понял, что это никакая не шутка, потому что и воспитатели, и учителя и медсестра тетя Марина, особенно тетя Марина, уже давно подняли бы на уши весь остров. Тем более после того, как пропало несколько городских. Говорят, они шли на остров на занятия в театральный кружок, да так и не дошли. И домой не вернулись. Говорят, теперь их ищет весь Чернокаменск. Их ищут, значит, и Романа станут искать.
А утром, наверное, это было утро, доктор привел в подземелье своего сына. Гордей не сопротивлялся, крепко держал отца за руку, заглядывал в глаза. Ромка тоже заглянул и сразу же понял, насколько все серьезно. Не бывает у нормальных людей таких глаз. И такой сумасшедшей улыбки тоже не бывает.
Девчонка появилась, наверное, ближе к обеду. Сумасшедший доктор принес ее на руках, она была без сознания, бледная, почти неживая. Ромка даже не сразу ее узнал. А когда узнал, удивился. Эта тоже из городских, их тех, кто занимался на острове в кружке у Жана Валентиновича. Дурацкий кружок, но все отчего-то туда рвались. Особенно городские. Все эти аккуратненькие, сытые и самодовольные детки! Нет, сам Роман за свои одиннадцать лет никогда не знал голода, да и особенно обделенным себя не чувствовал. А когда в детдоме появилась новая медсестра тетя Марина, так и вовсе стало хорошо. Но при виде городских в душе его поднималась волна обиды и протеста. На что обижаться и против чего протестовать Роман не знал, но чувство это никуда не девалось.
Девчонка была маленькая и смешная – мелкая. Теперь ему, Ромке, придется присматривать не только за Гордеем, но и за ней тоже. А присматривать не хотелось. Ему хотелось на волю, на свежий воздух. А еще понять, зачем они здесь, что задумал доктор, который теперь совсем не похож на доктора. И второй человек, закутанный в белое, с мешком на голове. Кто он? Почему молчал все время, не проронил ни слова? Почему прятал лицо? Уж не потому ли, что боялся, что они могут его узнать? Наверное, это хорошо. Если он прячет лицо, значит, у них троих есть надежда, что их отпустят. Когда-нибудь…
Вот только доктор лица не прятал, и безумия своего здесь, в подземелье, не скрывал. Доктор не боялся ничего и никого. А это плохо. Это очень плохо, но остальным знать такое не нужно. Они и так боятся. Особенно Гордей. Хотя и мелкая тоже испугалась, потеряла сознание, когда доктор стал колоть ей вену. Наверное, это даже к лучшему, потому что Ромка ее обманул, крови у нее взяли не мало, а столько же, сколько и у него. Он читал в одной из книг, что после сдачи крови нужно хорошо питаться, чтобы восстановить гемоглобин. Раз нужно, значит, он и остальных заставит. А потом он придумает, как выбраться из этой дыры. Нужно только дождаться удобного момента.
Удобный момент представился на пятый день их заключения. Они устали. Каждый день вместе с кровью они теряли силы и надежду. Все, кроме Ромки. Он вынашивал план побега.
Вилок им не давали – только ложки. И он принялся точить алюминиевую рукоять. Точил все свободное время, хмуро поглядывая то на мелкую, то на Гордея. Нет, их не обижали. Можно сказать, их даже берегли. Кормили от пуза детдомовской едой. На второй день доктор принес им сменную одежду, мыло и зубные щетки, заменил лампочку в торшере на более яркую. Но опыты продолжались. Ромка не понимал, зачем все это нужно, но видел, что доктор с каждым днем делается все мрачнее и мрачнее. Однажды он даже отвесил оплеуху Гордею, когда тот заплакал.
Ева больше не плакала, только крепко зажмуривалась, когда у нее брали кровь, закусывала губу так сильно, что оставались следы от зубов. Она вообще оказалась удивительно смелой для городской девчонки. Нет, она вообще оказалась удивительно смелой. Она не заслужила такого обращения. А еще она понимала, зачем Ромка точит ложку.
– Ты хочешь его убить? – спросила она шепотом, чтобы не слышал Гордей.
– Не знаю. – Он и в самом деле не знал. – Нам нужно выбираться отсюда. Понимаешь?
– Людей убивать нельзя, – проговорила Ева убежденно.
– Даже плохих людей? А если он вообще не человек? Ты видела его глаза, Евка?
Она видела. Все они видели. И темноты в этих глазах становилось все больше и больше. Темноты и нечеловеческой какой-то злобы.
– Может быть, можно его не убивать, а только ранить? – Ева села рядом, узкой ладошкой погладила Ромку по руке. – Давай его просто… нейтрализуем.
Нейтрализуем… Такое смешное словечко, особенно если знать, кого они собираются нейтрализовывать. Но Ромка сказал:
– Давай!
И у него почти получилось. Он напал на доктора сразу, как только тот вошел в камеру. Надо было бить в шею, а он ударил в руку, потому что Ева просила не убивать, а всего лишь нейтрализовать. Острие вошло доктору в руку почти на половину длины, а он даже не ойкнул, лишь с удивлением глянул сначала на ложку, потом на Ромку. А потом ударил – сначала кулаком в лицо, а следом коленом в живот. А потом Ромка уже ничего не помнил и не чувствовал. Он пытался сопротивляться, он рычал и кусался. Ему даже удалось вцепиться зубами доктору в руку, сжать зубы с такой силой, что аж захрустело в челюстях. Но силы были не равны, его одолели, скрутили, привязали ремнями к койке. Над ним склонился сначала доктор, а потом человек-балахон.
– Ты это видишь? – Твердыми пальцами, по которым стекала кровь, сумасшедший доктор ухватил Ромку за веки, медицинским фонариком посветил в глаз. – Видишь, как меняется цвет радужки? Вот оно! – Он отошел от Ромкиной койки, в возбуждении закружил по камере. – У нас ничего не выходит, потому что они еще дети, серебряная кровь в них еще не может проявиться в полную силу. Но если стресс, если опасность или боль, все меняется радикально!
