– Папа, а где мама?
Хаим ему не ответил…
Авраам вернулся на свое место и сел за стол. Он молча ждал, и Сара вспомнил, что Эзер в то утро заспался и они запоздали в садик и в школу. Было ли это знаком того, что он просыпался ночью? Но в то утро Эзер не произнес ни слова. И только через несколько дней, когда возле садика Шалома обнаружили чемодан и они из-за него задержались, он заговорил про первого папу и про то, что увидел. В то утро, проснувшись и не обнаружив матери, Эзер тоже спросил, где она, и Хаим впервые рассказал сыновьям, что она уехала. Никакого плана у него еще не было. И про поездку на Филиппины он подумал через много дней.
– Ну что, хотите рассказать, как убили свою жену, или мне ограничиться тем, что поведал нам ваш сын? – спросил Авраам, и арестованный вдруг понял, что подразумевал следак, когда сказал, что он, Хаим, знал, что Эзер его видел, и поэтому решил взять детей в Манилу.
– Так вы считаете, что я решил увезти Эзера, чтобы он не говорил с полицией? Поскольку он видел меня с Джени? – спросил арестованный.
– Не считаю, господин Сара. А знаю наверняка, что вы спланировали убить там их обоих, – спокойно ответил инспектор. – И за это вы тоже заплатите.
Он не должен был такого говорить, и Хаим прокричал это сорванным, словно не своим голосом.
И только несколько дней спустя, когда против него было выдвинуто обвинение, он понял, что Авраам произнес эти вещи на полном серьезе. Тогда же Сара снова заорал на него:
– Вы не имеете права говорить такое, я никого не собирался убивать!
А следак вперил в него безумный взгляд и сказал:
– Вы на меня голос не повышайте, господин Сара. Вы планировали убить там двух своих детей, а потом вернуться и сказать, что они решили остаться со своей мамой на Филиппинах, так ведь? Может, это вам и удалось бы. Ведь все думали, что ваша жена все равно уже там, не так ли? И кто стал бы проверять? Их мать уехала. И что же может быть естественнее, чем то, что дети останутся там с ней? А вы только привезли их в Манилу, верно ведь? Вы были просто посыльным. И когда их тела обнаружились бы, ни у кого не возникло бы возможности их опознать, потому что на Филиппинах ваши дети вообще нигде не числятся. Разве не это было у вас в голове?
Хаим видел этот безумный огонь в его глазах. И зачем он попытался переубедить инспектора?
Может, ему следовало потребовать, чтобы этот допрос прекратили – или продолжили, но с другим следаком… Или в присутствии адвоката… Как кто-то смеет обвинять его в намерении убить своих сыновей? Он закрыл лицо руками, а потом убрал их и все же попытался защититься.
– Эзер с Шаломом – это все, что у меня есть. Вы думаете, я бы от них отказался? Да я в жизни и пальцем их не тронул!
– Тогда зачем же вы повезли их в Манилу? – тут же спросил Авраам. – Пожалуйста, объясните.
Но как это можно объяснить? Они должны были прилететь в Манилу, не увидеть Джени в аэропорту, разочароваться, поехать в тот дом, где она живет, и как бы не встретить ее и там. Там – или в отеле – они должны были получить прощальное письмо, которое Хаим написал от лица жены, письмо, спрятанное в чемодане. Дети не должны были знать, что она мертва; им надо было знать лишь то, что она больше не желает их видеть и что отец – это все, что у них осталось. В последние недели Сара бесчисленное количество раз видел в фантазиях их жизнь, когда они вернутся в Израиль, – жизнь без боли, и это было единственное, чего он хотел для себя и для них. Хаим не успел ответить и рассказать следаку, почему собрался туда поехать, не успел сказать про письмо. А Авраам продолжал орать, как будто уже не владел собой:
– И не втирайте мне очки, что купили детям обратные билеты, чтобы возвратиться вместе с ними; вы ведь и жене билет купили! Вы повторили ту же схему. Где вы собирались их там закопать?! Или наметили выбросить трупы в море? Вот что вы сделали бы с их трупами, верно? Просто швырнули тела в море?
Возможно, из-за этого ужасного повтора слова «трупы» Хаим взвился в ответ на его слова:
– У вас нет права такое говорить; вы что, не понимаете, что я убил ее ради них?! Чтобы их защитить?!
Инспектор заулыбался, глядя на арестованного. А тот прекрасно понимал, что сознался, но это было ему уже не важно.
– Чтобы защитить их от кого? – спросил Авраам с улыбкой, и она не сползла с его лица, даже когда Сара ответил:
– От нее.
– От нее? Она их била? Такова ваша версия? И за это вам пришлось ее убить?
И тогда Хаим тихо сказал – не самому себе, но и не Аврааму, потому что это предназначалось не для его ушей:
– Она их не била. Она их просто не любила.
* * *
В тот момент допрос и закончился. Даже если инспектор и не сразу это понял.
Хаим уже готовился к другому разговору, в котором он будет говорить лишь про детей и объяснит всю правду. Он впервые произнес эти слова вслух, матери он рассказывал другое. И как только слова выскочили у него изо рта, Хаим понял, что у него не будет другого шанса повторить их своим детям.
Авраам даже и вникать не стал в эти слова.
– Господин Сара, я не верю ни одному вашему слову, – сказал он. – Я хочу, чтобы вы сказали мне сейчас, где тело вашей жены.
– Приведите сюда Эзера, – неожиданно попросил Хаим.
Что-то резко изменилось в этой комнате, потому что ему уже нечего было скрывать. И ему казалось, что когда следак увидит прощальное письмо, написанное им от имени Джени, он убедится, что Сара не собирался навредить детям и что цель их поездки была другой.
– Кого привести? – спросил Авраам.
– Приведите моих детей, если хотите узнать, где она, – повторил арестованный, и теперь его голос прозвучал более уверенно. – Я готов рассказать все.
Поначалу инспектор отказался выполнить эту просьбу, но Хаим стал настаивать и снова замкнулся в молчании. Его упрямство усилилось, и, как ему показалось, Авраам заколебался. В конце концов следак взглянул на свои часы и вышел из следственной камеры. Хаим остался там один.
Время шло, и он все обдумывал, что скажет сыновьям.
Он собирался сделать это в Маниле, но в Манилу им уже не попасть.
Будь у них время и будь они одни, может, он и рассказал бы им все с самого начала. С того самого дня, как они появились на свет.
Эзер родился осенью, а Шалом – летом, в самую жару, и Сара помнил каждую секунду, проведенную в родильном доме, помнил первое прикосновение к ним, помнил, как он в первый раз держал Эзера на руках. Он нес люльку, когда они забрали его домой. Глазки младенца были открыты, и он смотрел вокруг, как будто уже тогда мог все оглядеть. Все сказали, что он очень похож на Джени, а на отца – ни капельки. Но Хаим видел в нем себя. Джени не хотела кормить сына грудью, и отец с первого дня сам давал ему бутылочку и вставал к ребенку ночью, когда тот плакал от колик в животике. Он укачивал его на кресле-качалке в гостиной. Без песен, молча, как это делал, по рассказам, его отец, когда сам он был маленьким.
