В шестнадцать лет молодым людям не хватает терпения. Дождавшись, когда он уйдет достаточно далеко, я подполз к изножью кровати. Подарок, упакованный в красную полосатую бумагу, был плоским. Я развязал ленту. Внутри находился футляр, а в нем — золотой портсигар с выгравированными инициалами: «Г.К.». В тот момент я не подумал, что этот подарок предназначался Генри. Чтобы получить свой, мне следовало дождаться утра. Я машинально открыл портсигар. Внутри лежала отпечатанная на машинке записка: «Счастливого Рождества! Пробовать на зуб не нужно. Это действительно золото. И если ты начинаешь питать какие-то надежды, то знай: это единственное золото, которое ты получишь от меня».
Лучше бы я не открывал его и не знал об этой оскорбительной насмешке!
Мне потребовалось время, чтобы аккуратно снова упаковать подарок и обвязать пакет лентой, после чего я опустил его обратно в чулок и лег спать.
Той ночью я вставал еще раз. Мне понадобилось сходить в туалет. Коридор, как и весь дом, был погружен в темноту, только в конце его на столе горела маленькая масляная лампочка, и я ощупью пробрался на ее свет. Уже вернувшись в свою комнату, я услышал шаги и, оставив неприкрытой дверь, стал наблюдать. Майор и миссис Турвилл, в халатах, тихо прошли по коридору и украдкой, как беглецы, проскользнули в ванную. Он нес что-то похожее на свернутое полотенце. Меня разбирало любопытство, я ждал. Через несколько секунд она высунула голову из-за двери, окинула взглядом коридор и снова спряталась. Еще три секунды спустя они оба вышли. Он по-прежнему, словно грудного ребенка, нес свернутое полотенце. Испугавшись, что меня застукают за подглядыванием, я закрыл дверь. Странное это было происшествие. Но вскоре я забыл о нем, погрузившись в сон.
Перед тем как лечь, я раздвинул полог, и был разбужен первым лучом света. Высокая фигура в халате стояла около моей кровати. Это был Генри. Подойдя ко мне, он вручил обернутый в подарочную бумагу пакет и сказал:
— Прости, я тебя потревожил — пытался поменять подарки, пока ты не проснулся.
Он взял сверток, но не открыл его, а наблюдал, как я срываю бумагу со своего. Дядя подарил мне золотые часы, завернутые в десятифунтовую банкноту. Я онемел от такой щедрости и покраснел. Генри помолчал, а потом сказал:
— Интересно, какую цену он взыщет за это? Не позволяй ему тебя купить. Именно на это он тратит свои деньги — чтобы играть людьми. Твои родители за границей, ведь так?
Я кивнул.
— Вероятно, было бы благоразумно написать им, что ты не хочешь здесь гостить. Дело, конечно, твое. Я не желаю вмешиваться. Но твой дядя — плохая компания для юноши. Он вообще плохая компания, для кого бы то ни было.
Не знаю, что мне следовало ему ответить, — если в этом вообще была необходимость. Помню лишь, что испытал раздражение: Генри испортил мне радость от подарка. Но именно в тот момент мы услышали первый крик.
Это был тонкий, пронзительный, дикий женский вопль. Генри бросился в коридор, я, выкарабкавшись из кровати, последовал за ним — до конца коридора, затем за угол, к парадной части дома. Крики звучали в спальне моего дяди, дверь в нее была открыта. Когда мы добежали до нее, в проеме появилась Глория, встрепанная, в розовато-лиловом шелковом пеньюаре, с распущенными волосами. Вцепившись в Генри, она воскликнула:
— Он мертв! Убит! Виктора убили!
Мы сбавили шаг и медленно приблизились к кровати. Я догадался, что позади меня стоит мисс Мейкпис, а Пул идет по коридору с ранним чаем на подносе. Дядя лежал на спине, вытянувшись, в костюме Санта-Клауса, колпак обрамлял лицо. Рот приоткрыт в некой пародии на улыбку; острый нос торчал, как птичий клюв; руки, аккуратно вытянутые вдоль тела, казались неестественно белыми и тонкими, слишком хрупкими для тяжелого кольца-печатки. Все в нем как-то уменьшилось, стало безобидным, почти жалким. Окинув его взглядом, я заметил нож. Он торчал из груди, пришпиливая к ней угрожающий стишок из хлопушки.
Я почувствовал острый прилив тошноты, который, к моему стыду, сменился приступом страха и возбуждения. Краем глаза увидел, как мистер Турвилл встал рядом со мной, и услышал, как он сказал:
— Пойду сообщу жене. Ей не следует входить сюда. Генри, вам нужно позвонить в полицию.
— Он мертв? — спросила мисс Мейкпис таким тоном, каким уместно было бы поинтересоваться, готов ли завтрак.
— Да, — кивнул Генри.
— Но крови почти нет вокруг ножа. Почему не течет кровь?
— Это значит, что он был уже мертв, когда его проткнули ножом.
«Как они могут быть такими спокойными?» — мысленно подивился я.
Потом Генри повернулся к Пулу.
— Есть ключ от этой комнаты? — спросил он.
— Да, сэр. На доске в служебном помещении.
— Принесите, пожалуйста. Надо запереть спальню и никого сюда не пускать до приезда полиции.
На Глорию, скорчившуюся и хныкавшую около кровати, никто не обращал внимания. Судя по всему, забыли и обо мне. А я стоял, дрожа и не сводя взгляда с нелепого трупа в красном маскарадном костюме, который еще недавно был Виктором Миклдором.
Деликатно кашлянув, Пул с показавшейся комичной почтительностью спросил:
— Сэр, а почему он не защищался? Мистер Миклдор всегда держал пистолет в ящике прикроватного стола.
Генри шагнул к столу и выдвинул ящик.
Именно в тот момент Глория перестала плакать, истерически расхохоталась и пропела дрожащим тоненьким голосом:
«С Рождеством, друг Миклдор!
С вечным сном тебя, Викто́р!
Под глухой церковный звон
Знай: отныне ад — твой дом».
Но наши взгляды были прикованы к ящику.
Ящик был пуст. Пистолет исчез.
II
У семидесятишестилетнего отставного полицейского офицера, пусть даже из маленького сельского округа Форс, нет недостатка в воспоминаниях, чтобы скрасить себе тихие вечера у камина. Много лет я не вспоминал о том убийстве в Марстон-Турвилле, пока не получил письмо от Чарлза Миклдора. Уж не знаю, как ему удалось разыскать меня. Миклдор просил изложить ему мою версию тогдашних событий, о которых он в то время писал, и я удивился, с какой живостью хлынули мои воспоминания. Он сообщил, что сочиняет детективный роман, и это ему очень поможет. Нет, я не читал детективную литературу. Насколько мне известно, полицейские редко читают детективы. Когда копаешься в реальных событиях, утрачиваешь вкус к фантазиям.
Мне было любопытно узнать, что случилось с тем робким непривлекательным замкнутым мальчиком. По крайней мере, он был все еще жив. Многие из той небольшой компании людей, собравшихся в Марстон-Турвилле в 1939 году встретить Рождество, умерли насильственной смертью. Один был застрелен, другой сбит в самолете, третий погиб в автомобильной катастрофе, двое — в Лондоне под бомбежкой, а еще один, не в последнюю очередь благодаря моим усилиям, позорно кончил свои дни в петле. Не могу сказать, что это лишило меня сна. Ты просто выполняешь свою работу, а последствия — не твоя печаль. Это единственный способ сохранить душевное равновесие на службе в полиции. Но расскажу о себе.
