Меня зовут Джон Поттингер, и в декабре 1939 года я был только что назначен инспектором уголовной полиции округа Форс. Смерть Миклдора была моим первым делом об убийстве. Я прибыл в поместье вместе с сержантом в девять тридцать утра. Старый доктор Маккей, исполнявший и обязанности судмедэксперта, появился сразу вслед за мной. К нашему приезду Генри Колдуэлл взял ситуацию под контроль и сделал все как положено: комната, где произошло убийство, была заперта, никому не разрешалось покидать дом, и все держались вместе. Не хватало лишь миссис Турвилл, она заперлась у себя в спальне и, по словам мужа, была слишком расстроена, чтобы встретиться со мной. Но майор хотел, чтобы я поговорил с ней, как только доктор Маккей осмотрит ее. Он был их семейным врачом, впрочем, лечил почти всю деревню. Большинство из нас, так или иначе вовлеченных в это дело, знали друг друга. В этом была моя сила и моя слабость.
Как только мы развели по́лы тяжелого, задубевшего и потемневшего изнутри от запекшейся крови полушубка Санта-Клауса, нам сразу стало ясно, что Миклдора застрелили. С близкого расстояния, прямо в сердце. Но я не мог представить, чтобы Миклдор смиренно ждал, когда в него выпустят пулю. На прикроватном столике стоял пустой стакан. Поднеся его к носу, я учуял слабый запах виски, однако не исключил, что в нем могло быть и что-нибудь еще.
Одним быстрым движением руки в медицинской перчатке доктор Маккей вытащил нож — обычный кухонный нож с острым односторонним лезвием. Потом внимательно осмотрел поверхность вокруг огнестрельной раны в поисках следов пороха, измерил температуру тела и исследовал степень его окоченения. Определение точного времени смерти — всегда вопрос везения, но в конце концов доктор сделал вывод, что Миклдора убили между одиннадцатью тридцатью и двумя часами ночи. Это предположение впоследствии подтвердилось результатами вскрытия.
В ту первую военную зиму у нас не хватало сотрудников, и я вынужден был обходиться одним сержантом и парой констеблей, выполнявших функции детективов, но не имевших никакого опыта. Подозреваемых я допрашивал сам. Если бы они попытались изобразить горе, вряд ли у них это получилось бы убедительно, но они, надо отдать им должное, и не пытались. И я, и они произносили положенные в таких случаях банальности, но это никого не могло обмануть.
Колдуэлл сообщил, что последний раз видел Миклдора, когда тот со стаканом виски в руке шел к себе в спальню, это было в коридоре незадолго до полуночи. Турвиллы и мисс Белсайз, которые отправились спать первыми, утверждали, будто к полуночи уже заснули и не просыпались до утра. Чарлз Миклдор признался, что ходил в туалет примерно после часу ночи — он не посмотрел на часы, — но уверял, что ничего не видел и не слышал. У меня было четкое ощущение, что он лжет, но я не стал давить на него на первом допросе. Молодые редко умеют лгать убедительно. У них недостаточно практики — в отличие от всех нас.
Пул и кухарка миссис Бантинг жили в отдельных квартирах в тех строениях, где раньше располагались конюшни; Миклдор не любил, чтобы слуги спали в доме. Три горничные были местными, они работали определенное время и после обеда уходили. Миссис Бантинг поставила индейку и рождественский пудинг в кладовку около одиннадцати часов и отправилась к себе, Пул ушел вместе с ней. Она вернулась в шесть часов, чтобы начать рождественские приготовления, а Пул явился в семь, чтобы разносить подносы с ранним чаем. Оба утверждали, будто безмятежно спали всю ночь, и клялись, что их ключи от дома все это время находились при них. Никто не слышал выстрела. Турвиллы вообще были глуховаты; мисс Белсайз скорее всего полупьяна — полуодурманена наркотиками; мальчишки всегда спят крепко, к тому же спальня Миклдора находилась за тяжелой дубовой дверью. И все-таки это было странно.
Должен признать, что первым я заподозрил Колдуэлла. Подобное убийство требовало железной выдержки, а ее ему было не занимать. Я понимал, что родина могла найти ему лучшее применение, нежели болтаться в петле. Однако если закон сочтет его виновным, то — война, не война — он будет обречен. Однако была деталь, которая меня сильно смущала. Мать Колдуэлла умерла в 1934 году. С какой стати ждал бы он пять лет, чтобы отомстить? И почему именно в Рождество? Я не видел в этом никакого смысла.
Если не считать мальчика, Колдуэлл и мисс Мейкпис были единственными, кто признался, что покидал ночью свою комнату. Мисс Мейкпис сообщила, что вскоре после часу ночи ее разбудил телефонный звонок. Сам Миклдор никогда не отвечал на ночные звонки, поэтому в комнате мисс Мейкпис установили параллельный аппарат. Звонил Билл Соуэрс, наш уполномоченный по гражданской обороне. Он обратил внимание на то, что в одном из окон первого этажа видна полоска света. Мисс Мейкпис разбудила Колдуэлла, они вооружились фонарями, отперли черный ход в кухне и вышли во двор, чтобы определить, откуда просачивается свет, и проверить, не нарушена ли светомаскировка где-нибудь еще в доме. После этого они выпили по глотку виски из графина, все еще стоявшего в холле — ночь была холодной для прогулок в домашних халатах, — и решили сыграть партию в шахматы. Мне это показалось странным, однако они заявили, что к тому времени сон окончательно слетел с них и им не хотелось возвращаться в постель. Оба были опытными шахматистами и с удовольствием воспользовались случаем сыграть партию в спокойной обстановке. Кто предложил это первым, не могли вспомнить, но утверждали, будто партия завершилась незадолго до трех часов, когда они и разошлись по своим комнатам.
Тут мне показалось, что я могу их прищучить. Я сам неплохо играю в шахматы, поэтому попросил мисс Мейкпис и Колдуэлла сесть в разных концах комнаты и записать ходы — сколько сумеют вспомнить. Я до сих пор могу воспроизвести фрагменты той партии. Мисс Мейкпис играла белыми и сделала первый ход королевской пешкой на два поля. Колдуэлл разыграл сицилианскую защиту. Примерно через полтора часа белым удалось превратить пешку в ферзя, и черные сдались. Как выяснилось, они помнили бо́льшую часть ходов, и я был вынужден признать, что в шахматы они действительно играли. Колдуэлл, безусловно, обладал крепкими нервами. Но сумел ли бы даже он хладнокровно разыгрывать сложную шахматную партию, в то время как еще не остывший труп его жертвы лежал наверху?
Слова Билла Соуэрса тоже не вызывали сомнения. Я находился с ним, когда он звонил его из будки деревенского автомата. Мы как раз вместе вышли из церкви после заутрени и сразу заметили — как и большинство прихожан — свет, нарушавший требования светомаскировки. Как всегда пунктуальный, Билл посмотрел на часы. Звонок в поместье был сделан в шесть минут второго.
Лишь в половине пятого я покинул поместье и направился на доклад к главному констеблю. То были времена начальников старого образца, среди них не было выпускников университетов или интеллектуалов, окончивших полицейский колледж. Я обожал старого полковника Мейбрика. Моего отца убили под Ипром, и, наверное, полковник в какой-то мере заменил мне его. Он не приступал к обсуждению убийства до тех пор, пока его жена не усадила меня перед камином с чашкой чая и ломтем домашнего рождественского пирога. Мой отчет Мейбрик выслушал молча, а потом произнес:
— Я говорил с Турвиллом по телефону. Он ведет себя исключительно порядочно, как и подобает джентльмену. Сказал, что не имеет права участвовать в работе суда, пока дело не будет раскрыто. Должен признать, я с ним согласен.
