— Наверное, впечатляющая была защита?
— Превосходная. Нет никаких сомнений, что своей жизнью Аллегра Боксдейл обязана Горту Ллойду. Я помню его заключительную речь наизусть: «Господа присяжные, заклинаю вас именем правосудия хорошо подумать, прежде чем сделать то, о чем вас просят. На вашей и только вашей совести решить судьбу этой молодой женщины. Вот она перед вами, юная, трепетная, сияющая здоровьем, будущее простирается перед ней со всеми его обещаниями и надеждами. В вашей власти срубить эту жизнь под корень, как вы срубаете крапиву одним взмахом своей трости; обречь невинную женщину на медленную муку ожидания близкой смерти, на последний короткий проход до места казни; покрыть ее имя незаслуженным позором, осквернить память о нескольких счастливых неделях брака с человеком, который беззаветно любил ее, и бросить в кромешную тьму бесславной могилы. — Для эффектности Глатт сделал паузу, а потом повысил голос: — И на основании чего, господа? Я спрашиваю вас! — Еще одна пауза. И наконец раскат грома: — На основании каких доказательств?!»
— Действительно впечатляющая защита, — произнес Дэлглиш. — Хотелось бы посмотреть, как бы это прошло с нынешними судьей и присяжными.
— С присяжными образца 1902 года это, во всяком случае, прошло прекрасно. Конечно, отмена смертной казни умерила театральность адвокатских речей. Не уверен также, что сравнение со срубанием крапивы не отдает дурновкусием. Однако присяжные оценили послание и решили, что не желают брать на себя ответственность и посылать обвиняемую на виселицу. Они отсутствовали шесть часов, стараясь прийти к единогласному вердикту, и когда объявили его, в зале даже раздались аплодисменты. Если бы кому-нибудь из этих достойных граждан предложили поставить пять собственных кровных фунтов на ее невиновность, подозреваю, вердикт мог бы быть иным. Разумеется, и сама Аллегра Боксдейл помогла своему адвокату. Закон о полиции и доказательствах по уголовным делам, принятый тремя годами ранее, обязывал его вызвать обвиняемую в качестве свидетельницы. Недаром она была актрисой. Каким-то образом ей удалось заставить присяжных поверить, что она искренне любила старика.
— Может, и любила, — заметил Дэлглиш. — Вряд ли в ее жизни было много доброты. А он был к ней добр.
— Естественно. Но любовь… Мой дорогой Дэлглиш! Он был исключительно уродливым шестидесятидевятилетним стариком. А она — привлекательной девушкой двадцати одного года!
Дэлглиш сомневался, что любовь, эта бунтарская страсть, поддается столь примитивным арифметическим подсчетам, но спорить не стал. А Глатт продолжил:
— Следствию не удалось установить никаких других романтических связей Аллегры Боксдейл. Полиция связалась с ее прежним партнером. Он оказался лысым коротышкой, шустрым, как куница, пронырой с полногрудой женой и пятью детишками. Когда их дуэт с Аллегрой распался, он перебрался на южное побережье и к тому времени работал уже с другой девушкой. Он сообщил им, что с новой партнершей ладит неплохо, но в Элли камня не бросит, и если ей удастся вытащить голову из петли и когда-нибудь потребуется работа, она знает, куда идти. Даже самому подозрительному полицейскому было ясно, что его интерес — чисто профессиональный. Как он выразился, какие могут быть счеты между друзьями?
После суда жизнь Боксдейлов сложилась несчастливо. Капитан Морис Боксдейл погиб в тысяча девятьсот шестнадцатом году, не оставив потомства, преподобный Генри Боксдейл потерял жену и дочерей-близнецов во время эпидемии гриппа в восемнадцатом году. Сам он дожил до тридцать второго года. Его сын Хьюберт, может, еще жив, хотя сомневаюсь. Семейство всегда было болезненным.
Самым большим своим достижением я считаю то, что мне удалось проследить за судьбой Маргерит Годдар. Я и не думал, что она до сих пор жива. За Брайз-Лейси, как, впрочем, и за кого бы то ни было вообще, она замуж не вышла. Он прославился в войне тысяча девятьсот четырнадцатого — восемнадцатого годов, выжил в ней и позднее женился на женщине, сестре своего боевого товарища. Титул унаследовал в двадцать пятом году, а умер в пятьдесят третьем. А Маргерит Годдар, насколько я знаю, может быть жива по сей день. Вероятно, она по-прежнему обитает в скромном отеле «Борнмут», где я ее и отыскал. Но мои труды не были вознаграждены. Маргерит Годдар категорически отказалась встречаться со мной. Вот, кстати, записка, которую мне от нее передали. Смотрите.
Записка была педантично вклеена в блокнот согласно хронологии событий и добросовестно снабжена примечанием. Обри Глатт был подлинным исследователем. Дэлглиш отметил, что его страсть к аккуратности не могла найти более полезного применения, чем тщательное документирование событий, связанных с убийством.
Записка была написана черными чернилами, изящным прямым почерком, тонкими, но четкими и ровными линиями.
«Мисс Годдар свидетельствует свое почтение мистеру Обри Глатту. Она не убивала своего деда и не имеет ни времени, ни желания удовлетворять его любопытство, обсуждая лицо, которое это сделало».
— После неучтивой записки, — сказал Обри Глатт, — я решил, что действительно не имеет смысла продолжать работу над книгой.
Страсть Глатта к эдвардианской Англии явно распространялась не только на сферу расследования убийств. В Коулбрук-Крофт они отправились в элегантном «Даймлере» 1910 года выпуска по узким зеленым горным дорогам Гемпшира. Глатт был в тонком твидовом пальто и охотничьей шляпе — как у Шерлока Холмса, подумал Дэлглиш, которому оставалось признать себя сопровождавшим его Ватсоном.
— Мы поспели вовремя, дорогой мой Дэлглиш, — произнес Глатт, когда они приехали. — Техника для разрушения уже на месте. Вон тот шар на цепи похож на око Господа, готовое извергнуть молнию. Давайте согласуем свой визит с ответственным мастером. Вы же не хотите нарушать границы чужого владения?
Снос дома еще не начался, но внутри все уже было разорено и ободрано. Их шаги эхом отдавались от стен огромных помещений так гулко, как в опустевших казармах после окончательного отступления войска. Они переходили из комнаты в комнату, Глатт скорбел о забытой славе эпохи, в которой был рожден слишком поздно, чтобы успеть насладиться ею; мысли Дэлглиша занимали проблемы более близкие по времени и имеющие практическое значение.
План дома был прост и симметричен. На втором этаже, где находилось большинство основных спален, имелся длинный коридор, тянувшийся вдоль всего фасада. Спальня хозяина помещалась на его южном конце и имела два больших окна, из них открывался дальний вид на башню Уинчестерского собора. Внутренняя дверь вела в небольшую смежную гардеробную.
В главном коридоре в ряд располагались четыре одинаковых больших окна. Медные карнизы с деревянными кольцами были сняты (теперь они наверняка стали добычей какого-нибудь коллекционера), но декоративные резные панели остались. Здесь должны были висеть тяжелые парные шторы, которые давали отличное убежище любому, кто хотел на время исчезнуть из поля зрения. Дэлглиш с интересом отметил, что одно из окон находилось строго напротив входа в хозяйскую спальню. К тому времени, когда они покинули Коулбрук-Крофт и Глатт высадил Дэлглиша возле Уинчестерского вокзала, у того в голове начала складываться версия.
